Не знаю, как у других, а у меня для успокоения нервов имеется надежнейшее средство. Нужно заняться снаряжением боеприпасов и уходом за оружием.
Первым делом я поправил на оселке ножи, топорик и казацкую шашку. Вообще-то шашка - почти идеальное оружие для ближнего боя. Тело низшего упыря сравнительно некрепко. Рассечь его от шеи до седалища или смахнуть голову сможет и подросток. Но в тесных помещениях и подвалах, где приходится орудовать чаще всего, длинный клинок оказывается скорее обузой. Поэтому с некоторой поры я переключился на кинжалы.
Их у меня два, оба выкованы на заказ из зубьев старинной бороны. У них тридцатисантиметровые лезвия; слегка загнутые, отточенные с обеих сторон концы; крепкие овальные гарды и рукоятки из лосиного рога. Гвозди ими рубить, может, и нельзя, но конечности у кровососов отсекаются без проблем. И черепа пробиваются как тыквы. Проверено.
Покончив с холодным оружием, я взялся за огнестрельное. Сначала почистил старый двуствольный обрез «тулки», потом «моссберг», оба зарядил. Семьи у меня нет, поэтому ружья держу с патронами в стволах. Привычка хоть и грубо нарушающая технику безопасности, но для моей профессии чрезвычайно полезная.
На сладкое взялся за любимый процесс изготовления пуль. Классическая пуля «федерал» для помпового ружья свинцовая, я же использую сплав. Семьдесят процентов свинца и тридцать серебра. Конечно, заряд обыкновенной свинцовой картечи, угодивший в голову или грудь, не оставляет кровососу ни единого шанса дождаться следующего заката. Однако «сержанты» дьявольски быстры. Далеко не всегда удается попасть, куда хотелось бы. И тут-то серебро в бое-припасе оказывается тем волшебным семечком, что запускает реакцию испарения упыря.
Только мне и этого мало. Сердцевину пуль я начиняю ртутью. Вот уж это для упырей - полный напалм! Хуже термоядерного удара. Грамм ртути способен заменить полкило серебра - и этим все сказано.
Через полчаса дело было сделано. Фирменные снаряды «нарцисс» для вас и ваших ночных кошмаров! Попав в цель, пуля раскроется как цветок (отсюда название), ртуть выплеснется, а кровосос, получивший гостинец, молниеносно превратится в пар. Во всяком случае, любой низший упырь - точно. Сохранится ли эффект при попадании в патриарха, мне предстояло выяснить очень скоро.
Отлив двадцать пять «нарциссов», я решил, что пока достаточно.
Как и следовало ожидать, нервы за время работы пришли в порядок. Чтобы окончательно вернуть себе доброе расположение духа, я затопил баню и позвонил так странно смотревшей на меня давеча разведенке Лилии.
- Привет, цветочек, - сказал я, когда Лиля взяла трубку. - Спорим на коробку шампузо, что тебе безумно хочется этой ночью посмотреть на звезды в мой телескоп?
- Продул, - сухо ответила Лиля. - Выигрыш заберу завтра.
В трубке издевательски захохотали короткие гудки.
Вздыхая, я отправился в гараж. Нужно было сгонять за уважаемой мною «Столичной», пока не закрылся алкомаркет. И за проигранным шампанским. Лиля любит полусладкое. Как все они. Как все эти разведенки, одиночки и просто несчастные в браке женщины. С прочими мне почему-то никогда не везло.
По пути я набрал на мобильнике номер, который оставила Вера Рыкова.
- Слушаю, - ответила она .почти сразу.
- Любишь полусладкое шампанское, красавица?
- Терпеть не могу.
- А водку?
- Безусловно, да.
- «Столичная» завода «Кристалл», - сказал я. - Холодная. А еще баня, жаркая. Гитара… ну, немножко расстроенная. И я. Сама знаешь какой.
- Жди, - сказала она.
Разбудил меня телефон. Звякнул, вырвал из сна - и затих, зараза. Было без четырех минут час ночи. Час! Егип-петские казни!
Голова, как ни странно, была ясная. Глаза, конечно, слипались. Спал я от силы двадцать минут. До водки со щами мы так и не добрались. Как и до гитары. Сразу из бани под одной махровой простыней отправились в спальню. Разумеется, жалеть о пропущенном ужине я не помышлял.
Я погладил теплое Верино плечо, не удержался и повел ладонь дальше.
Телефон опять забренчал. Ругнувшись сквозь зубы, я схватил трубку, зашипел сердито:
- Слушаю, блин!
- Это я тебя слушаю, блин!
Меня продрало до самой селезенки. Пот мгновенно выступил по всему телу, точно прессом выдавили. Голос полковника Рыкова, чья драгоценная половина, голая как младенчик, дрыхла рядышком со мной, перепутать с любым другим было воистину невозможно. Фамилия ему подходила идеально.
- Что случилось? - спросил я.
- Где эта сучка, Раскольник? Где! Эта! Мать ее! Сучья! Мать ее! Сука!
- Рядом лежит, - пробормотал я, набравшись мужества. - Разбудить?
- Ты что, трам-тарарам, издеваешься?! - Рыков заорал так, что меня почти контузило. - Кто рядом лежит? Твоя росомаха? Ты что, трам-тарарам, зоофил, Родя?
- Так вам Мурка нужна?
Облегчение - слишком незначительное слово, чтобы передать ту душевную благодать, которая снизошла на меня, когда я понял, что грозный полковник ищет вовсе не свою легкомысленную женушку.
- Сообразил наконец-то, - несколько спокойней и уже без мата сказал Рыков. - Ну да, зверюга твоя. Кто же еще? Ты в курсе, что она натворила?
- Откуда, товарищ полковник. Вы ж только кричите.
- Тут закричишь. Короче так. Живо на машину и дуй сюда. Сквер возле памятника Челюскинцам, где шлюхи тусуются. Я тут, у самого входа. Пулей, Родя.
- Оружие брать? - спросил я, но Рыков уже отключился.
Сквер возле памятника Челюскинцам, наверное, никогда еще не видывал такого количества ответственных лиц. «Скорая помощь», штук пять разнокалиберных милицейских машин, два здоровенных «Лендровера» МЧС. Шикарные тачки, судя по номерам, принадлежащие большим городским начальникам. Мигалки разных цветов пульсировали, точно прожектора на концерте поп-музыки. Желтые ленты с косыми черными полосами трепетали, будто серпантин. Мундиров было как грязи. Словом, имел место форменный карнавал. Только невеселый.
Меня с моим «УАЗом» не подпустили к массовке и на квартал. Меня бы вообще не подпустили, но Рыков, видимо, дал необходимые указания. Откуда ни возьмись, появился старый знакомый - милицейский сержант Ильяс Какой-то-там. Схватил меня за рукав, поволок за собой. На мои вопросы он не отвечал, только бормотал что-то вроде «ты офигенно попал, Раскольник, офигенно, тебе кирдык». Притащил в сквер.
Народ стоял небольшими кучками. Морды у всех были значительными, с оттенком трагичности. В одной компании я заметил моего куратора от МЧС Александра Романовича. Виду, само собой, не подал. Он, впрочем, тоже. Конспирация!
На асфальтовой дорожке, по которой днем прохаживаются мамочки да бабушки с колясками, а вечером девушки без комплексов, виднелось огромное кровавое пятно. Тела уже не было, зато имелся меловой контур. Кровь, судя по очертаниям, натекла из горла погибшего.
Ох, беда, подумал я.
Подошел Рыков, решительный и мрачный, как какое-нибудь древнее божество стихийных бедствий. На нём была камуфляжная форма, в кобуре - пистолет. Я помимо воли поежился. Конечно, сейчас Вера уже находится дома - и, как положено преданной жене, греет супружеское ложе в ожидании мужа и повелителя. Но совесть…
Но пистолет…
- Отойдем-ка, - сказал полковник.
Мы отошли, присели на скамейку. Рядом возвышалась куча строительной арматуры, гора песка и щебня. В сквере что-то ремонтировали или строили.
Рыков закурил. Я косился на него и думал, что ничуть этот крупный, краснолицый и явственно озабоченный серьезными проблемами мужик не похож на кровососа. Даже на высшего. Обыкновенный замотанный милицейский полковник. Впрочем, доверять внешности было по меньшей мере глупо. Например, горбатенький тщедушный Игнатьев походил на упыря еще меньше.
- Видишь, что натворила твоя скотина? - спросил наконец Рыков.