Она встала и приняла угрожающую позу. Затем отбросила с лица свои серебряные волосы — как всегда, непослушную и дикую гриву; прямо сейчас они скорее напоминали куст, чем волосы на человеческой олове — и начаровала себе зеркало.
Повисший в воздухе отражающий овал из серебра высотой с неё саму.
Посмотревшись в него, она критически оценила себя. Она была голой и измазанной грязью, но по-прежнему обладала хорошей фигурой. Костлявый таз и бёдра — кости таза выступали двумя острыми гребнями — но тело пышное и женственное во всех остальных областях, с длинными, длинными руками и ногами, что сводили с ума мужчин.
Хмм. Сводили с ума мужчин. Больше никто не приходил её навестить через все магические преграды. Однажды, давным давно, несколько человек прорвались через них, маги с мечниками, рассчитывая найти великую магию.
— Что ж, так и вышло, — с раздражением произнесла она вслух. — Они нашли меня!
Тогда, конечно, они начали выдвигать требования, накладывать заклятья на её озеро, угрожать и рукоприкладствовать, наседать на неё.
Это было весело. И когда она устала швырять их, разбитых и сломанных, своими заклинаниями по всей пещере, она их съела.
Это было глупо. Теперь их не стало, и ей не с кем было поговорить. Не с кем, кроме себя самой, а она была слишком безумна, чтобы утешить или убедить себя в чём-нибудь.
Эльминстер.
Вот кто был ей нужен.
Эл, её Эл, снова. Здесь. Сейчас, заключивший её в объятья.
— Эльминстер? — позвала она во мрак, прислушиваясь, как эхо уносит его имя вдаль, а потом возвращается снова.
— Эл, ты хоть когда-нибудь вернёшься ко мне?
Арклет и Амарун посмотрели друг на друга и обнаружили, насколько они оба бледные и изумлённые. Насколько они напуганы.
Они схватились друг за друга, потому что так было спокойнее.
Они с самого детства слышали истории об Эльминстере и о Павшей Мистре, которая до пришествия Синего Огня была Королевой всей магии, богиней, каким-то образом являвшейся Плетением, хотя здесь барды расходились во мнениях. Они слышали о Семи Сёстрах и об Избранных Мистры, странствующих по миру, сотворяя и развоплощая магию, седлая драконов и раскалывая горы, и… и…
Они знали, что услышанное сейчас — правда, но…
О, женщина в другом конце комнаты должна быть старше, чем казалось по её молодому телу. Её глаза и поведение в отличии от двадцатилетней фигуры говорили о почти тридцати годах и к тому же были мудрее, чем у многих следопытов.
Мужчина, который выглядел ещё моложе, во время первой встречи с ними носил куда более старое, бородатое тело. Одно касание его древнего, тёмного и огромного разума — который побывал в сознанании Арклета и Амарун и который они смогли разглядеть — любому давало понять, что этот мужчина куда старше, чем выглядит.
Но услышать, как Шторм и Эльминстер спокойно подтверждают, что они — Избранные Мистры или были таковыми… это потрясало. Пугало ещё и то, что, судя по всему, они по-прежнему считали себя Избранными.
Лишившимся силы, но продолжающими служить богине, которую все Королевства считали погибшей.
Отрезвлял и рассказ толстого одышливого старика Мирта о том, как его зачаровали и заточили в предмете синего пламени в Глубоководье почти сто лет тому назад. Это совершил его враг, столь отчаянно пытавшийся избежать гибели от рук Мирта, так торопившийся избежать этой судьбы, что не наложил никакой магии подчинения на Старого Волка — и поэтому несколько дней глубоководец появился из волшебного топора, не подчиняясь никому.
— Так кто же такие эти Тюремщики? — наконец спросила Амарун, рухнув на стул рядом с Миртом, чтобы попробовать, хм, варево из морепродуктов и найти его удивительно вкусным. — Они ещё живы?
Эл пожал плечами.
— С волшебниками сложно сказать наверняка.
— Ха, — согласился Мирт. — Это точно.
Он повернулся и метнул кухонный нож через всю кухню. Нож почти полностью разрезал дыню на столике в противоположном конце помещения. Мирт добавил:
— Поэтому такой немытый дикарь, как я, предпочитает полагаться на более примитивные средства принуждения и принятия решений.
Амарун и Арклет не смогли сдержать ухмылок.
А потом голова Эльминстера резко поднялась, его глаза коротко вспыхнули белым светом. Он встряхнулся, как промокший пёс, и объявил: