Фани обрадовалась, ей хотелось узнать все в подробностях о новом занятии мужа. Она ластилась к нему, шутливо тянула его за нос, прижималась щекой к лицу, ведь женское любопытство не знает границ. Но ей не удалось оживить мумию.
Бакас повторил несколько раз:
— Торговля! Вот что дает деньги! — Капельки пота выступили у него на лбу, обтянутом желтой кожей.
Они купили новый шкаф, одеяла, холодильник, электрический утюг. И целыми днями надрывался у них патефон. Соседи уже знали о том, что Бакас преуспевает в торговле…
Бакас потянулся лицом к солнцу. Попытался взглянуть на его диск сквозь полузакрытые веки. Оживавшие в его памяти картины вызывали у него содрогание.
Странная работа: массовые аресты, убийства, пытки в подвалах немецкой комендатуры и бесплатные обеды, консервы, дележка добычи. Его безмолвная тень была неотделима от всего этого. Но он старался стушевываться — ему запрещалось быть на виду.
Все ему опостылело.
Лишь одно воспоминание приводило его в более или менее веселое расположение духа. Воспоминание об одном очень забавном случае.
Несколько месяцев назад Фани спуталась с красивым парнем, который торговал с лотка овощами на углу их улицы. Когда зеленщик хотел привлечь к себе ее внимание, то принимался кричать, будто бы сзывая покупателей:
— Собирайся, народ! Собирайся, народ!
Фани тотчас появлялась у окна, и между ними завязывалась немая беседа.
— Собирайся, народ! Собирайся, народ! Не товар, чистый мед!
Этот парень со своими веселыми шутками и наглыми выходками просто свел ее с ума. Дело чуть не приняло скандальный оборот, потому что, Фани выходила в халате на улицу и часами шушукалась на углу со своим милым. По вечерам они часто кутили в тавернах, которые посещали спекулянты. Зеленщик прекрасно танцевал зеибекский танец. Он с необыкновенной легкостью высоко подпрыгивал и потом отбивал такт каблуками. Они возвращались домой пьяные, в обнимку, никого не стесняясь.
Когда зеленщик замечал издали невзрачную фигуру Бакаса, ему словно вожжа под хвост попадала. Он бросал на произвол судьбы покупателей и, схватившись руками за голову, орал изо всей мочи:
— Налетайте, люди, сегодня есть отличный старый хрен!
Проходивший мимо Бакас останавливался и смотрел на него.
— Что угодно господину? — спрашивал зеленщик.
— Мне ничего, ничего не надо, — испуганно отвечал тот и спешил скрыться.
А зеленщик потешался над ним как мог. Он шел за Бакасом до следующего угла и орал во всю глотку:
— Старый хрен, старый хрен!..
Ночью во время облавы в предместье немцы и служившие у них греки окружили целый квартал и стали сгонять народ на площадь.
Дула автоматов были направлены на полуодетых людей, дрожавших в темноте от страха. Мужчины, старики, женщины и дети заполнили всю площадь до самой церкви. Тут были целые семьи, словно в пасхальную ночь. Не хватало только свечей и бенгальских огней.
Возле кофейни остановилась военная машина. Из нее вылез сначала немецкий офицер, а потом солдаты. Окинув взглядом толпу, офицер отдал солдатам приказ, и те, рассыпавшись по площади, стали сгонять в одно место мужчин и строить их в три ряда.
Немецкий офицер крикнул шоферу:
— Выпустите его!
Брезент, натянутый сверху на грузовик, приподнялся, и оттуда вылез какой-то странный крошечный человечек. В ночной тьме его можно было принять за одно из тех чудовищ, что, согласно народным поверьям, населяют болота и дремучие леса.
При появлении этого человечка на площади воцарилась мертвая тишина.
Это был Бакас. Он шел медленно, вразвалку. Лицо его было закрыто черной маской.
Стоило ему надеть эту маску, как щеки у него краснели: грубая ткань раздражала кожу. И потом ему приходилось пудриться тальком, как после бритья. Кожа у него с самого детства была нежной, чувствительной.
Подойдя поближе к толпе, он почувствовал, что на него устремлены тысячи глаз. Даже греки, сотрудничавшие с немцами, смотрели с некоторым ужасом на это странное существо, шагавшее вместе с ними.
Бакас шел не спеша, поворачивая то туда, то сюда лицо в черной маске.
Его появление вызывало волнение среди людей, и это напоминало ему немного те времена, когда зрители на стадионе, затаив дыхание, ждали его меткого удара по мячу и, вскакивая с мест, кричали: «Гол, Бакас! Гол!»
Эти давно забытые картины внезапно оживали у него в памяти. «До чего странный народ», — думал он.
Скопление полуодетых людей, страх, витавший в воздухе, устремленные на него глаза, сверкавшие в темноте, как множество светлячков, — все это имело для Бакаса необыкновенную, притягательную силу…