— Куда прешь, чучело? — закричал он.
— Я полковник Перакис, хочу поговорить с вашим командиром, — с достоинством ответил полковник.
Солдат недоверчивым взглядом окинул старика, стоявшего посреди улицы неподвижно, как статуя, и пробормотал:
— Иди прямо. И берегись, как бы тебя не продырявила шальная пуля.
Перакис двинулся дальше, не обращая внимания на свистевшие вокруг пули. Впереди на лужайке немцы устанавливали пулемет. На террасах и крышах домов залегли греческие солдаты. Все эти приготовления удивили полковника.
— Они теперь попались, как мышь в мышеловку, — сказал один из солдат.
— Заткнись, идиот! И башку не высовывай! — прошипел другой с наглой рожей.
Кругом послышался смех.
У забора стоял какой-то офицер и курил, беспокойно озираясь по сторонам. Он был в старой форме греческой армии с капитанскими погонами, в высокой фуражке и в полном вооружении.
Полковник вздрогнул, ему показалось, что он видит перед собой привидение.
— Эй вы, сволочи! Что вы там прячетесь по углам! — закричал капитан, которому, видно, неохота было трогаться с места.
Наверно, он ждал, чтобы немцы установили пулемет, который должен был прикрывать атаку. Заметив полковника, он одним прыжком очутился на середине мостовой и, грубо прогнав солдата, который сидел, почесываясь, поблизости на скамейке, вежливо обратился к Перакису:
— Как поживаете, господин полковник?
Перакис с недоумением посмотрел на него.
— Вы не помните меня? Неужели не помните? — продолжал капитан.
— Да… Где-то я вас встречал… — Перакису показался знакомым крестьянский говор и расплывшаяся физиономия этого человека, у которого толстые щеки и жирный затылок были красными от прилива крови. — Но, простите, память стала мне изменять…
— Я служил под вашим началом незадолго до того, как вы вышли в отставку, — сказал капитан.
— Ах, вот как. Теперь припоминаю…
Перакис невольно задержал взгляд на его погонах. Заметив это, капитан поспешил улыбнуться самодовольной улыбкой.
— Меня повысили в Албании… Вы, конечно, по причине вашего возраста не участвовали в последних военных действиях!..
Полковник не знал, что сказать. Он не умел рассматривать поступки своих товарищей по оружию сквозь призму политических интересов дня. В особенности теперь. И он вскипел, услышав, как этот офицеришка, позоривший сейчас честь мундира, с гордостью распространялся о своем повышении в Албании. «До чего же мы докатились?» — подумал он и, готовый взорваться, сжал кулаки. Но ему вспомнились слова сына о непрекращающейся войне, сказанные им в роковой день их ссоры. И он тотчас взял себя в руки.
— В каком доме они находятся? — тихо спросил он.
— Пойдемте, я вам покажу.
Капитан проводил Перакиса до угла и указал рукой на маленький домик, скрытый зеленью.
— Вон тот, увитый плющом. Видите? Я окружил его со всех сторон. — И он стал охотно рассказывать, как расставил своих солдат.
Ему не терпелось во всех подробностях изложить план готовящейся операции. Он даже сослался на руководство по военному делу для того, чтобы объяснить некоторые из своих действий. Вообще ему хотелось показать себя с лучшей стороны перед своим бывшим командиром. Но его смущал странный, испытующий взгляд Перакнса, и он почувствовал вдруг необходимость оправдаться перед ним.
— Возможно, вы считаете меня дураком, господин полковник. Такая сложная операция ради нескольких негодяев! Но вы же понятия не имеете, что это за люди! — добавил он, сокрушенно покачав головой. Ему казалось, что старик пронзает его насквозь своим взглядом.
— Что же они из себя представляют? — спросил Перакис, не сводя глаз с капитана.
Странное поведение полковника озадачило и рассердило капитана. Он вытер платком свой красный толстый затылок и стоял в растерянности, не зная, как вести себя дальше. Наконец он сухо произнес, напустив на себя важность:
— Простите. Но как вы оказались здесь?
— Мой сын в том доме, — ответил полковник.
Капитан прикусил губу, стараясь скрыть свое изумление. Но тут Перакис внезапно почувствовал, что силы его покидают. Чтобы не упасть, он, скорчившись, оперся о забор.
— Что с вами? — воскликнул капитан.
— Сердце! Гм! Не сердце, а ржавый мотор тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года! Что от него можно ждать?
Полковник приложил к груди свою исхудавшую руку, прислушиваясь к ударам сердца. Дыхание у него стало частым, затрудненным. Несмотря на то что он был еще способен шутить, лицо его отражало жестокую боль.