– А, – кивнула девица и жестом предложила нам последовать в левую дверь с надписью: «ООО “Сердце русалки”». И никакого упоминания об издательстве, что несколько удивило меня. – Осип Игнатьевич сейчас вас примет.
Она заглянула в кабинет, где на двери значилось: «Ступицын Осип Игнатьевич, директор»; сообщила, что явилась долгожданная Воронцова, и снова жестом показала, мол, мы можем войти.
Кабинет поразил меня. Пока Ника обменивалась любезностями с мужчиной, сидевшим за массивным деревянным столом, а Варька ей поддакивала, я внимательно осматривалась. Кабинет выглядел неправильно. Примешивалось нечто инородное.
Суть в том, что помещение имело слишком большие размеры. По моим прикидкам, на каждую сторону этого дома, если смотреть с лестницы, приходилось по два окна. Среднее, из насчитанных на улице пяти, пропускало свет на ту самую, разделяющую дом на две половины, лестницу. Здесь же окон имелось три. Одно в приёмной у вежливой девицы, одно, открытое, в начале кабинета, а третье, наглухо завешанное, чуть дальше, за аркой.
Точно! Арка!
Я пригляделась к ней. Арка как бы делила комнату на две чуть неравные части. Верх под самым потолком. Края немного выпирают из стен. Толщина сантиметров восемьдесят. И главное, арка должна бы находиться как раз в том месте, где заканчивается здание. Следовательно, дальняя, наибольшая часть кабинета, находится на пустыре. За забором. Однако с улицы этого не видно.
«А он ходок, этот Ступицын, – подумала я. – Никогда не слышала такой фамилии».
Выпускаясь из школы, дети ходоков сдают разные экзамены. Закрепляют всякие науки. Как и везде, впрочем. Но есть два испытания, какие проверяют исключительно способность создавать переходы. Если сдал оба – получаешь высшую оценку. Это очень круто, считается. Потому, что далеко не каждому удаётся. Первое испытание – оставить свой колодец на Равнине. С этим справляется приблизительно семь ходоков из десяти. А второе – проложить закоулок в неизвестное место для постоянного использования. Здесь процент ниже. Один-два человека из десятка могут удачей похвастаться.
Судя по всему, Ступицын как раз из таких. А в арке, должно быть, некогда находилась нарисованная им дверь. Всё, что за нею, коридор, обставленный как шикарный кабинет. Стол с удобными креслами вокруг, антикварный шкаф, тёмные портьеры на окне (интересно, куда оно ведёт?) и такие же тёмные обои на стенах.
Скорее всего, ни Ника, ни Варька не обратили на арку никакого внимания. Они прошли в часть кабинета, принадлежавшую закоулку, и приняли предложение сесть в кресла. Я же помотала головой и осталась на здешней стороне комнаты. Здешней – значит, принадлежащей этому, понятному нам, московскому, миру. Потому что вторая часть могла находиться в каком угодно месте.
И ведь где-то же должна храниться дверь. Громадину такого размера, почти во всю стену, ещё не везде спрячешь. Хозяин, конечно, мог уничтожить её. В таком случае закоулок не закроется никогда. Только это чревато. Снесут, допустим, этот дом со временем, а кусок кабинета так и останется висеть в пространстве. Вот вопросов-то у людей появится! Я посмотрела вправо и вдруг поняла, что искомая дверь тут же в кабинете. Прислонена к стене напротив окна. Даже не прислонена, крепко приделана. И разрисована так весёленько. Как и сама стена. Море, водоросли, кораллы, русалка плывёт.
Если снять дверь со стены и поставить в арку – закоулок закроется. И кабинет примет положенные ему скромные размеры.
Я всмотрелась в Осипа Игнатьевича. Лет двадцать пять. Или около того. Рыжие волосы. Лицо в веснушках. Серый костюм. И острый взгляд. Он разговаривал с Никой, затем связался с девицей в приёмной, попросил чаю и ещё повелел всё приготовить. Что всё, я не поняла, но девица, по всей видимости, была в курсе.
Через пару минут за моей спиной открылась входная дверь. Я оглянулась и обнаружила, что в кабинет вошли двое здоровяков, явно телохранителей. Они безмолвно встали у двери, как будто не собирались выпускать нас.
Что-то здесь абсолютно точно было не так. «Нет никакого издательства, – поняла я. – И Ника тут вовсе не из-за своей коллекции».