Первые мгновения ушли на то, чтобы сообразить, что случилось. Мы разом обернулись на звук. Затем Тихон подошёл к двери и толкнул её. Потом начал возиться с замком и вслух недоумевать, с чего бы это дверце вздумалось дёрнуться. Через пару минут мы оба уже сотрясали решётку, а через пять – кричали, ожидая, что на помощь мигом бросятся «киношники». Однако никто не пришёл, решётка не реагировала на дерготню и в конце концов мы осознали, что заперты в местах гипотетического временного пребывания пьяных работников седла и сбруи.
Тихон оторвался от преграды и сказал:
– Это всё Макс с его дурацкими розыгрышами.
Он поднял фонарик, который до того положил на пол, чтобы трясти решётку как положено, обеими руками. Отошёл подальше и уселся на один из брикетов.
– Подождём. Скоро сами придут и откроют нас.
Я приблизилась, села рядом и не смогла не прислушаться к голосу дедукции:
– А как бы он смог нас закрыть? Отыскал ключ, после возился с замком. У него бы не вышло провернуть это так быстро.
– О чём ты? Заскочил, захлопнул и исчез. Теперь они ждут, как мы себя поведём. Макс любит такие шутки.
– Я, конечно, осмотрела замок поверхностно, но он такой старый и ржавый, что вряд ли способен столь элементарно захлопнуться. Точнее вообще не способен. Он при помощи ключа закрываться должен. Да и каким-нибудь звуком себя Макс непременно бы выдал.
Тихон поднял голову:
– Что ты хочешь сказать?
– Только то, что это довольно странный розыгрыш. Возможно, подготовленный. Если они спускались сюда раньше, осмотрели здесь всё. Смазали замок… на нём, кстати, нет следов масла.
Напряжение у Тихона во взгляде возросло.
– Они сюда не спускались.
Я кивнула:
– Тоже так думаю. Неподдельный восторг от найденных казематов и бочка на складе, которую не так-то просто отодвинуть. Она как минимум год там стояла. Свежих следов от передвижений не наблюдалось.
Я бы решила, что бочка та стояла и дольше, лет десять, к примеру, но Славик с Игорем ходили в эти глубины где-то год назад. Да уж, ни о чём подобном они мне не рассказывали.
– Но тогда… – Тихон растерялся, – тогда… что же здесь происходит?
Я пребывала в не меньшей растерянности. К тому же жуть как замёрзла. Зубы стучали, пуховик отказывался греть, ноги в валенках усердно молили о тепле. Не представляла, как ответить на вопрос, потому просто пожала плечами:
– Не знаю.
И поёжилась. Обхватила себя руками. Холодно, жутко.
На лбу Тихона образовалась морщина, выдающая тяжкие раздумья. Он поднялся с брикета, обошёл место заточения, осмотрелся. Но, видимо, глаз его ни за что не зацепился, оттого мой сокарменик вернулся к решётке, принялся опять трясти её и звать остальных.
Я осветила фонариком стены свободной, находящейся по ту сторону прутьев, территории. Подумала, может, там рычаг какой из гладкой стены торчит. Опустил его вниз, дверь и закрылась. Но единственное, что торчало из каменной поверхности – это держатель для факела. Да и не могла решётчатая дверца закрываться при помощи механизма. На ней бы тогда крепилась пружина или другая какая штуковина, разве нет? Но на дверце только замок с положенной скважиной.
Мы ещё несколько минут сотрясали решётку и звали «киношников». Это согревало. Но на зов о помощи никто не реагировал. Ребята не могли не слышать. До нас-то доносились отголоски рассуждений о том, как лучше снимать камеру, где и свет толком не разместить, места мало.
– Нет, ну это точно розыгрыш. Они издеваются над нами, – Тихон начал злиться.
– Не похоже, чтоб они наблюдали из-за проёма, – возразила я. – Никакого сдерживаемого смеха, а он обычно сопровождает любые розыгрыши. – Знала, о чём говорила. В Заозёрье постоянно кто-то кого-то разыгрывал. – Такое ощущение, что они вообще не заметили нашего исчезновения.
– Не уйдут же без нас. Всё равно выпустят.
Он, вероятно, не очень верил моим доводам. Или не хотел верить. Потому что объяснить закрытие дверцы логично не получалось. То, что я говорила, уж точно не способствовало пониманию ситуации. Я и сама её не понимала.