Тихон снова занял кровать узника подземелья, откинулся спиной на стену и положил перед собой фонарик так, чтобы луч света выхватывал злополучную дверцу и пространство за ней. Я походила по камере, понимая, что если сяду, то окоченею напрочь. Хождения согревали хуже, чем потрясания решёткой, потому вскоре я оказалась рядом с Тихоном. Он ведь тёплый. Сокамерник обнял меня одной рукой, и через некоторое время стало казаться, что погодка-то налаживается. Мы негромко обсудили наше заточение, поговорили о проснувшемся голоде, с сожалением вспомнили о празднике, который пропускаем сидючи в подвале, не забыли и о каникулах, Тихон рассказал, что они с родителями отправляются на новый год в Аргентину. А потом я ощутила его губы на своих, и мысль о пленении в каменном мешке отодвинулась. Сперва на второй план, затем на третий. Когда-то я представляла себе первый поцелуй в другой обстановке, однако мои представления вообще редко реализуются.
Прошёл, наверное, час, а, может, и больше. Голоса «киношников» прекратили доноситься до нас. Неужели они ушли? Мы с Тихоном больше старались не говорить, да и не думать, о том, что наше сидение в ледяных застенках вовсе не результат розыгрыша, а тайна подвала. То есть мы сначала об этом подумали и поговорили всласть, а после хором решили не накручивать себя. Но от мыслей куда денешься? Они вертелись в голове и прорывались отдельными фразами. Не напрасно преподаватели и попечители не пускали учеников под крепость. Должно быть, это упомянутая Викой запредельность, состыкованная с Заозёрьем, дурачится. Шуточки извне, получается. Ну, мы тут замёрзнем тогда.
Через мгновение после того, как нам обоим пришла в голову эта мысль, и мы её синхронно озвучили, повисло молчание. Ненадолго, правда.
– Да ну, – отмахнулся Тихон, – наши расскажут попечителям, те сразу станут искать.
– Почему сами они нас искать не начали? – из меня принялся рваться пессимизм, да бойко так. – Мы и не слышали, чтоб их голоса и шаги приближались. Они просто ушли.
Слёзы настойчиво постучались в глаза изнутри.
Прошло ещё около получаса. Мы сидели в тишине, прижавшись друг к другу, чтоб уж если и окочуриться, то не в данную конкретную минуту, а попозже. Сначала Тихон ещё пытался говорить ободряющие слова, потом накатила тоска. То ли подвал на нас угнетающе действовал, то ли холод, то ли они объединились.
И тут до нас долетели голоса. Мы сразу встрепенулись, подняли головы. Голоса доносились не с той стороны, откуда могла появиться помощь, они слышались, будто из стены за нашими спинами. Возможно, из трубы, находящейся в этой стене, но не видимой нам.
– А будешь ещё с этим ко мне лезть, сверну шею, – пообещал один голос, хриплый и довольно неприятный.
– Но, Фома, но как же?.. – воззвал голос мягкий и испуганный.
– Заткнись, я тебе говорю!
– Фома, но ведь мы…
– Закрой рот!
Неизвестные обменялись ещё несколькими репликами (беседа велась в том же духе, один упрашивал, а второй на него рычал), затем присоединился третий голос:
– Фома, я больше не могу.
– Захлопни пасть и иди. Никто тебя на руках не потащит.
Дальше двое, явно боящиеся непонятного Фомы, предпочли не спорить, а спустя некоторое время все трое, по видимости, прошли мимо той самой трубы, благодаря которой мы и прослушали неэталонную беседу. В подвале снова установилась тишина.
– Что это было? – Тихон воодушевился и полез осматривать стены. Ни трубы, ни дыр он не отыскал, вероятно, строители подвала хорошо их спрятали. А я подумала, что…
– Знакомые голоса. Я где-то их слышала. Это не заозёрцы точно, но…
– Вспоминай.
Однако память моя упорно не желала работать. Возникло подозрение, что она тоже замёрзла.
Тихон побросал брикеты один на другой, залез на них, продолжая изучать особенности подвальных стен, простукивая их, но труды его не увенчались даже подобием успеха.
И вот мы опять сидели на одном из матрасов, а фонарик светил на решётку и стену за ней. Свет немного поблёк, или мне так казалось. Срок жизни батареек вполне мог подходить к концу. Свой фонарик я выключила экономии ради. Когда первый преставится, то у нас останется второй. А вот что делать, когда погаснут оба?
– Вспомнила? – спросил Тихон после минутного молчания.
– Имя Фома мне точно ничего не говорит. Но вот голос. Да что ж такое? Где я могла с ним встречаться? С Фомой, не с голосом…