Я гладила голову де Фолта и понимала, что совсем не жажду возвращаться на территорию ссылки, только все уже двинулись в глубины подвала и, спустя несколько минут, мы смогли убедиться, что после пятьдесят второй двери и впрямь ничего нет. Стена. Никаких тебе проёмов, решёток и князей, блуждающих в виде теней.
Кричать Тихону расхотелось и он спокойно рассказал всю историю. Не всю. Умолчал о голосах. Слушатели притихли, даже де Фолт загрустил и начал негромко поскуливать, просясь на воздух. Я тоже чувствовала, что не прочь вдохнуть и выдохнуть свободно. Внизу это сделать не получалось. Казалось, сам воздух противится.
– А де Фолт всё равно молодец, – сказал один из братьев уже когда мы оказались на складе, – резво по следу помчался. Хороший пёс. Достоин похвалы за успехи.
И он достал из кармана какое-то лакомство.
Когда мы вернулись, бал ещё не закончился, но народу стало поменьше. Просто попечители уже мелюзгу по спальням разогнали. Я села рядом с Варькой у печи и, отогреваясь горячим чаем, шёпотом рассуждала о странностях подвала. Кто-то из команды незаметно вернул ключи на место. Тихон с Виталиком о чём-то беседовали в другой части зала. Вид оба имели озадаченный.
На другой день режиссёр нам объявил, что снимать сцену в застенках он передумал. Все вздохнули свободно. Я предположила, что если б он не принял такое решение, то в команде назрел бы мини-бунт. Никто не стремился повторять вылазку и открывать запретные двери.
– У кузнеца надо заказать решётку, – предложила Варька. – И будет переносная тюрьма. Куда захотим, туда и поставим.
На том и порешили.
***
В начале декабря во дворе крепости решили установить ёлку. За ней в лес отправились Фёдор, Виктор Владимирович и ещё несколько человек. Мы слышали доносящийся из чащи стук топора, а потом высоченную пушистую красавицу ввезли в ворота на телеге. То есть не столько на телеге, сколько волоком. Маловата для ёлки телега оказалась.
Весь день новогодний символ украшали. К этому ритуалу подключились почти все, правда, в разных масштабах. Кто-то подошёл и один шарик повесил, а кто-то полдня простоял на лестнице и всё нацеплял и нацеплял на ветки украшения. Такая в Заозёрье традиция. Хотя отмечать сам праздник многие собирались, отправившись по домам.
Я рвалась домой. Очень скучала по родителям. От них регулярно приходили письма, но это всё не то. Надо увидеться, обняться, поговорить. Например, о моей успеваемости, которая стала хромать на все ноги. Она и до того не слишком успевала, успеваемость моя, а после начала съёмок и рождения увлечённости Тихоном, совсем превратилась в больную и вялую. Я понимала, что родителей это не порадует, и они начнут операцию «Доведи дочь нравоучениями». Никуда не денешься. Но домой всё равно стремилась.
А в последние дни уж совсем не до учёбы стало. Виталик объявил, что теперь перед его мысленным взором вся картинка как надо выстроилась, и как мы сейчас начнём работать (я от него это уже раз пять слышала). Начали. Всё свободное время только и делали, что мысленную картинку Виталика в жизнь воплощали. Какая там учёба?!
Зрителей теперь вокруг собиралось мало. То ли интерес утратили, то ли мёрзнуть на улице никто не имел охоты. Впрочем, на заснеженных просторах нынче снимали редко. В основном в комнатах всяких. А туда зрителей практически не пускали. Места недостаточно.
Какие-то девчонки постоянно говорили нам с Варькой гадости. Надо же сколько Анжелка с Дианой себе поклонниц нашли. Но мы мимо ушей старались пропускать. Начнёшь всех слушать – никаких нервов не хватит. Зато дело двигалось вперёд. Я всё больше находила у себя актёрской одарённости и вовсю тренировала её. Никита постепенно разделывался с врагами. Виталик радовался успехам команды. Варька совсем перестала фыркать и больше не высказывалась по поводу моей забывчивости. Даже Вика стала какая-то… отзывчивая что ли. Но как же ей всё-таки шло изображать говорящую мертвечину! Несмотря на отзывчивость, шло. О подвале больше никто не заикался. Мы бы продолжали считать, что наше маленькое нарушение никто не заметил, но дня через три после спуска в подземелье мне в коридоре повстречался Порфирий Юрьевич. Он остановил меня, подмигнул заговорщически и поинтересовался: