Тараса увлекала такая свободолюбивая независимость его Великого Карла. Брюллов демонстративно не носил жалованные ему награды, он не захотел возглавить официальное, руководимое Николаем Первым, направление в искусстве. Это место занял художник Бруни.
— Как он изменился, — говорил Карл Павлович, — ведь он был когда-то передовым художником, казалось — он будет ломать академические традиции, а теперь он очень далек от жизни, от натуры. Он хочет поддержать своими картинами самодержавие и церковь. Вы уже видели «Медного змея»?
— Конечно! — откликнулся Тарас. — Это просто толпа грубо подрисованных актеров и актрис. Хотя картина колоссальная, но впечатления никакого.
— Сухая, холодная картина, — подтвердил и Мокрицкий. — В ней чувствуется какая-то слепая вера в страшную божественную силу, без капли человеческого разума. Мистика и больше ничего!
— Разве можно ее сравнить с «Последним днем Помпеи»!.. — сказал Тарас уже наедине с товарищем. — А еще хотел нашего Карла затмить!
— Царю-то он, правда, больше угодил! — заметил Сошенко.
— Но не нам, не нам! — засмеялся Тарас, обнимая друзей.
— Вот еще приедет мой друг Вася Штернберг, — сказал Мокрицкий Тарасу, — тогда совсем нам с тобой будет хорошо.
— Быстрее бы приехал Вася Штернберг, — озабоченно сказал Сошенко. — Я тогда бы спокойно уехал из Петербурга.
Он собирался вернуться на Украину, стать учителем рисования. Но ему хотелось до отъезда устроить так, чтобы Тарас жил с его другом Васей Штернбергом.
О Штернберге Тарас слышал от Брюллова и от других художников. Он знал, что Штернберг поехал на Украину писать этюды, и ждал его с нетерпением. Сошенко писал и Штернбергу о Тарасе.
Неожиданно ночью кто-то постучал и зашел в комнату. Он еще не успел назвать себя, как Тарас спросил:
— Штернберг? Вася Штернберг?
— Он самый! — засмеялся парень с круглым, по-детски приветным лицом. И Тарас бросился ему на шею.
— Ты ж с Украины! Друг мой! Ну, говори, где ты там был, что привез с собой? Я ж не был там много-много лет…
Он помог парню сбросить тяжелую теплую шубу, размотать шарф.
— Я влюблен в Украину! — сказал Вася Штернберг. — Я не мог оторваться от ее мягких, нежных пейзажей.
Тарас сразу хотел напоить приезжего чаем, и посмотреть рисунки, и выслушать все о далекой Украине, но, как это обычно бывает при встрече друзей, начав разговор, они забыли и о чае, и об ужине.
Дружба, взаимная любовь родились с первых же минут.
— Ты не представляешь, какое чудесное было у меня путешествие, — рассказывал Вася Штернберг. — Почти все лето я провел с Михаилом Ивановичем Глинкой в Качанивке, у пана Тарновского. Ты же знаешь Михаила Ивановича?
— Да, я видел его несколько раз у Карла Павловича, у Кукольников. Карл Павлович его очень любит и уважает.
— Его нельзя не любить! А его музыка! Он гениальный! Это же первый российский композитор, который создал такую величественную вещь.
— Я очень люблю и эту оперу, и все его музыкальные вещи. Мы с Карлом Павловичем много раз слушали оперу в театре.
— А сейчас он работает над не менее прекрасной и выдающейся вещью — «Руслан и Людмила» Пушкина. Он говорил, что это была еще мечта Александра Сергеевича — написать либретто для оперы Глинки. Какая жалость, что он не успел! В Качанивке Николаю Маркевичу приходилось дописывать слова либретто. Сколько прекрасных арий, хоров родилось там на моих глазах. Это было божественно!
— А как оказался на Украине Глинка?
— Он поехал набирать певцов для придворной капеллы. О, какой там певучий народ! Соловьи! А сколько настоящих соловьев я слушал весной в прекрасном качановском парке. — И вдруг Вася смутился и умолк. Какая-то тень набежала на его ясное лицо, как будто с качановскими соловьями было связано еще что-то — и грустное, и прекрасное.
Тарас, чувствительный и деликатный, заметил это, но Вася тряхнул чубом, как будто отогнал от себя воспоминания.
— Вот с кем тебе надо обязательно познакомиться — с Семеном Гулак-Артемовским! Ну и бас, я тебе скажу, ну и голосина! Какой красоты! Я убежден, что весь Санкт-Петербург будет побежденный им. А что за человек! Веселый, добродушный, дружеский. Он не хотел ехать в Петербург. Говорил: «Я там загрущу, привык я к раздолью!» Друзья с Киевского хора, где он пел, все плакали, как малые дети, когда он с Глинкой отъезжали. Обязательно, обязательно пойдем послушаем его! Он уже здесь, в Петербурге. Как он поет украинские песни! Вся природа Украины встает перед тобой, запорожские казаки оживают… Но я хотел тебе рассказать о «Руслане и Людмиле». Мы часто за полночь засиживались в оранжерее, где жил Михаил Иванович. А моя резиденция был «фонарик» — вот посмотри на рисунок.