«Хорошее воспитание часто принимают за хорошее отношение». Эту истину Ирма усвоила очень рано.
А того, кто к тебе хорошо относится, окружающие любят.
При всей готовности тратить деньги на чужих родственников, Ирма была мелочна и чудовищно скупа. Из нее невозможно было вытянуть лишнюю копейку, если она не понимала, как в будущем эта копейка станет работать на нее. К ее станции метро по весне сползались, как божьи коровки, старушки с пучками укропа. Ирма без стеснения торговалась с ними и считала удачным тот день, когда удавалось сэкономить пару рублей.
Однажды в своем блоге она опубликовала описание такого торга. Сценка показалась ей забавной. В ответ на нее обрушился вал нелестных комментариев. Ирма читала обвинения в жестокосердности и не понимала, что происходит. Ее подписчики в самом деле переживают о незнакомых нищих пенсионерках? В это она поверить отказывалась. Для нее старушка с укропом существовала лишь до тех пор, пока Ирма покупала у нее пучок. И растворялась в небытии, едва Гуськова заворачивала за угол.
Однажды ей рассказали о старом мошеннике Гройсе.
Вот она, чудесная возможность! Сундучок с историями, которых ей хватит до конца жизни.
Ирма отправилась к старику, и там ее ждал удар.
Просить она не умела. Откуда-то из детства осело в ее голове «просить стыдно», а немногим позже усугубилось любимой цитатой из Булгакова. Той самой, где «никогда и никого не просите». О том, что в книге эта реплика вложена в уста дьявола, Ирма ни разу не задумалась.
С Гройсом ей пришлось едва ли не впервые в жизни нарушить собственное правило. Что она могла ему предложить? Деньги? Права соавтора? Все это старого мошенника не интересовало.
Ирма собрала все свое бесстрашие. «Я расскажу ему, как важна моя работа. Он поймет…»
Но случилось то, чего Ирма боялась. Старик посмеялся над ней.
В отчаянной попытке исправить ситуацию, она посулила ему денег. Если ты предложил сделку и ее не приняли, это не так унизительно, как быть отвергнутым просителем.
Уходя из квартиры Гройса, Ирма едва не плакала от обиды и ярости. Она ощущала себя так, словно ей дали пощечину. Рядовой отказ раздулся в ее представлении до смертельного оскорбления.
С этой минуты Гройс перестал быть живым человеком и стал препятствием.
К вечеру план был готов.
– Я хочу, чтобы мне заплатили, – сказал Гройс, когда Ирма принесла ужин.
– Что?
– Работать на вас даром не стану. Две недели! Я вам не дурак.
Стараясь не выдать своей радости, Ирма поставила перед ним поднос.
– Сколько?
Следующие полчаса они ожесточенно торговались. В конце концов Гройс сказал, что для известной писательницы Ирма на удивление скаредна, и женщина сдалась.
– Буду платить вам за каждую историю, если она меня устроит.
– Запишите номер счета.
– Вы что, помните его наизусть?
– Естественно.
Гройс сидел на кровати, нахохлившись, с выражением недовольства на лице, и был похож на старую злую птицу.
– Что мешало вам сразу согласиться? – пожурила его Ирма. – Потрепали нервы себе, мне… А вам нельзя волноваться. Не в вашем возрасте!
Гройс нахохлился еще сильнее и нехотя буркнул:
– Вы отлично готовите. Можно добавки?
Ирма заулыбалась. Она действительно постаралась с ужином. Приятно, что старый упрямец это оценил.
Покончив с добавкой, Гройс признался, что устал. Она поставила возле его кровати маленький колокольчик.
– Чтобы вам не пришлось каждый раз звенеть цепочкой.
– Спасибо. Это действительно было не слишком приятно.
– Я понимаю, – участливо сказала Ирма. – Потерпите немного, Михаил Степанович. Честное слово, у меня в гостях не так уж невыносимо.
– Даже если бы я хотел возразить, после вашего ужина это сделать невозможно.
Она с улыбкой пожелала ему спокойной ночи, и старик остался один.
Ирма плохо разбиралась в людях. Ворчливое смирение Гройса обмануло ее.
Но старик был в бешенстве. Даже не из-за того, что его посадили на цепь и вынудили откупаться от тюремщицы байками.
Ирма посягнула на самое ценное, чем обладал Гройс: на его время.
До семидесяти, благодаря прекрасному здоровью, старик не слишком о нем задумывался. Да и время вело себя с ним прилично. В детстве, как полагается, было бесконечным, прозрачным и тягучим, точно сироп. В юности загустело. В нем проступили отдельные годы, как засахаренные вишни. Потом спрессовалось и стало похоже на мармелад. Едва успеваешь прожевать новогодние праздники, как выясняется, что заодно откусил и от майских.