Я удивился, какая она хорошенькая. Девушка не была ослепительной, как Дафна с ее алыми губами и черными волосами, но не походила и на студенток, которых я видел. Те словно повелевали маленькой вселенной своими резюме и табелями успеваемости.
Я увидел мягкие карие глаза и темно-русые волосы, полные губы, скорее теплые, чем чувственные, ни следа макияжа, волосы, стянутые в «конский хвост». Под пальто, слишком теплым для осени, я заметил зеленый хирургический костюм. Когда мы поравнялись, она едва взглянула на меня.
Понимаю, это прозвучит неправдоподобно, но, когда наши глаза встретились, я почувствовал, как между нами протянулась невидимая нить. Я неисправимый романтик и уже говорил об этом. Мне захотелось завязать разговор, но расстояние между нами увеличивалось, а в голову лезла всякая чепуха. Что можно прокричать с двадцати футов — «Привет, подожди, я тебя люблю!»?
Покачав головой, я пошел своей дорогой.
Но вмешалась судьба. Я услышал треск и женский вскрик. Один из пакетов лопнул, и апельсины раскатились во всех направлениях — под гору, в кусты, за статую нашего почтенного основателя.
— Черт! — закричала девушка. — Черт, черт, черт! — Она начала собирать апельсины, роняя другие пакеты, откуда тоже сыпались покупки. Ее глаза наполнились слезами.
— Ну что вы так, — сказал я, — из-за апельсинов-то.
Девушка покачала головой и закрыла лицо руками.
— Сейчас соберу их. — Пожалуй, это было самым жалким из галантных обещаний в истории. Девушка расплакалась. — Что с вами?
Она не отвечала. Не зная, что делать, я начал собирать апельсины.
Через минуту она проговорила:
— Плевать мне на дурацкие апельсины.
— О-о…
Я почувствовал себя идиотом.
— Я не то хотела сказать… Просто вы вовсе не обязаны это делать.
— Слава Богу, а то несколько ваших апельсинов укатились в ручей.
Она вдруг засмеялась:
— О Боже! — Она вытерла глаза. — Вы, наверное, решили, что я ненормальная.
— Нет, нет. У вас, видимо, был очень сложный день.
— Скорее, очень сложный год.
— О, извините. — Я присел на парапет ручья в нескольких футах от нее. — Вы с медицинского?
Она покачала головой и коротко, невесело засмеялась:
— Нет, я врач. Как бы. Закончила медицинский в прошлом году, сейчас в интернатуре.
— А какая у вас специализация?
— Да пока никакой. Стажируюсь в нейрохирургии.
— Вот это да! Туда же самый высокий конкурс, особенно здесь.
Она взглянула на меня так, словно я дал ей пощечину. В ее нежных глазах появился какой-то упрек себе; казалось, гнев, бурливший в ней, неистовый, праведный, обратился на нее самое.
— Мне не следовало поступать сюда.
Ее глаза снова наполнились слезами. Странно, но, плача, она становилась еще красивее. Глаза у нее были влажными и блестящими, с золотыми крапинками на карих радужках.
— Я знаю, что вы чувствуете. Каждый через это проходит — задается вопросом: «Да что я вообще здесь делаю? Как я сюда попал?» Но не можем же мы все ошибаться, верно?
Отчего-то и это высказывание оказалось неудачным. Ее лицо вытянулось.
— Простите меня, — сказал я. — Я что-то не то говорю…
Она покачала головой:
— Нет-нет… Приятно с кем-то поговорить, особенно с новым человеком. Я же почти не выхожу из больничных стен.
— Настолько все тяжело?
— Честно? Хуже, чем я представляла в страшных снах. Времени на сон вообще не остается. Ем в «Макдоналдсе» трижды в день, обычно стоя. Если я не в клинике, значит, в читальном зале. Ни друзей, ни личной жизни. У меня слишком много пациентов, они вечно кричат, потому что им приходится ждать в очереди… — Она покачала головой. — Извините, зря я все на вас вываливаю, мы же не знакомы.
— Ничего, я тоже почти не вылезаю из библиотеки. Приятно поговорить с живым человеком.
Она кивнула:
— Мой отец — бизнесмен. У него вся жизнь в работе. В детстве я его почти не видела, а теперь он богат и на высокой должности, но счастливым от этого не стал. Постоянно раздражен… Какой от этого прок?
— Не знаю. У меня отец — учитель, и он всю жизнь мечтал стать большой шишкой вроде вашего папы.
— А вы умеете поднимать настроение! — впервые за все время улыбнулась девушка.
Я засмеялся:
— Наверное, вы не это ожидали услышать…
Мы помолчали. Я заметил, что мы совсем одни. На аллее никого не было. Холодало с каждой минутой. Стояла почти полная тишина, лишь ветер шелестел листьями в поредевших кронах.
— Это, конечно, не мое дело, но если вы хотите поговорить… — Я старался, чтобы это прозвучало по-рыцарски, без примеси нескромного любопытства. — Вы сами назвали меня незнакомцем. Поэтому все, что вы скажете, останется тайной.