— Тогда почему они тратили мое время?
— Джереми, — нежно сказал Майлс. — Мы говорим тебе все это, чтобы охладить твой щенячий восторг. Ты по этой дорожке не ходи.
— А некролог?
— Кто-то тобой манипулирует. Не поддавайся.
— Но кто?
— Какая разница? Может, кто-то мечтает нагадить им. Или они сами хотят выяснить, хватит ли у тебя ума спустить все на тормозах.
Майлс шумно выдохнул и посмотрел на Чанса:
— Расскажи ему о Сэмми Кляйне.
— Сэмми Кляйн, — эхом откликнулся Чанс, покачав головой. — Сэмми был хороший парень, ей-богу, хороший. И вот заинтересовался он V&D — тайны, легенды, заговоры, загадки. Если я публикую муру, это не значит, что я дурак. Что-то в V&D не на шутку раздражало Сэмми. Он уперся и продвинулся гораздо дальше меня. Бог знает, что он там выяснил, но только Сэмми собирался это обнародовать.
— Я знал его, — сказал Майлс. — Он жил в моем общежитии на первом курсе. Тихий такой, всегда вежливый.
— Его нашли на пляже, — сказал Чанс. — Без бумажника. Семь ножевых ранений. В полиции решили, что это ограбление, и закрыли дело.
— А может, это и было ограбление!
— Джереми, — сказал Майлс и даже положил руку мне на локоть. — Соглашайся на неаттестацию. Пересдай на отлично. И все будет нормально.
Я долго сидел молча. Они наблюдали за мной.
Наконец я сказал:
— А вы шепардировали дело Крейтона против Уорли?
— Что?
— Джереми, — с нажимом сказал Майлс.
— Я говорю, в книге Шепарда смотрели? Берете дело и отслеживаете все процессы, где на него ссылались. Делали вы это или нет?
— Нет, — ответил Чанс.
— Джереми, — снова сказал Майлс.
— А как это делать? — спросил Чанс.
Я рассказал. Мы сели за компьютер и отыскали дело Крейтона — Уорли. Я показал Чансу, как шепардировать. Майлс молча смотрел на нас из угла. Не останавливал, но и не помогал. На экране высветились несколько прецедентов, но на первый взгляд ничего особенного не было. Странно.
Я покачал головой:
— Они не стали бы использовать компьютер. Слишком много глаз. Они пользовались книгами.
— Это просто смешно, — сказал Майлс. — Если есть в книгах, есть и в компьютере.
— Нет, если внести пометки только в книгу.
Все на мгновение замолчали.
Чанс бросил виноватый взгляд на Майлса, потом посмотрел на меня с живым блеском в глазах.
— Где? — спросил он.
Майлс, взглянув на меня, покачал головой.
— В юридической библиотеке, — ответил я.
Чанс побарабанил пальцами и рассмеялся:
— Семь месяцев с ботаниками-математиками… Только юриста недоделанного я еще не спрашивал!
Он покачал головой, взял сигарету с марихуаной, несколькими затяжками вернул ее, почти потухшую, к жизни и глубоко затянулся. Через несколько секунд он закрыл глаза.
Вскоре он задышал медленнее. Краска вернулась на его лицо.
Чанс нервно рассмеялся.
— Забудь об этом, — сказал он. — Забудь. — Потом снова затянулся и пробормотал себе под нос: — Помни о Сэмми Кляйне.
Майлс встал, заняв собой все свободное пространство. Он был массивным — мускулистый и с жирком; комната казалась меньше в присутствии столь авторитетной фигуры.
— Тогда мы закончили. — Майлс положил руку мне на плечо. Я встал.
— Спасибо, Чанс. Я понимаю, все это трудно вытаскивать. Ты сделал сегодня доброе дело. Джереми этого еще не знает, но он тебе благодарен.
— Знаю, — кивнул Чанс. — Ты сохранил мой рассудок.
Майлс засмеялся и облапил его, как русский медведь, так что затрещали кости, и с силой похлопал по спине.
Майлс и я пошли к двери. Мы уже вышли, когда Чанс окликнул меня:
— Твоя статья!
Он протягивал некролог, который я оставил на столе.
Когда я подошел взять листок, Чанс встретился со мной глазами и едва слышно прошептал:
— Через час.
Глава 18
Майлс с пристрастием учил меня уму-разуму, пока не убедился, что я усвоил урок.
Я поблагодарил его и ушел. Надо было сделать одно дело. Кое-что не давало мне покоя с самого провала с V&D.
Я шел хорошо изученными извилистыми тропками кампуса. Установившуюся уже тишину изредка нарушали звуки веселья, доносившиеся из открытого окна, под которым я проходил. В темных углах обнимались парочки. Студенты группками сидели на траве, тихо разговаривая или перебирая струны гитары.
Я шел той же аллеей, по которой провожал ее домой после признания при лунном свете. Я миновал место, где она рассыпала апельсины. Я прошел мимо низкой стены вдоль ручья, где мы сидели на земле и говорили. Я помнил ее улыбку, ее тихие слезы.