Я выскочил в дверь и помчался по коридору. Дыра в стекле приближалась быстро, как во сне. Я выпрыгнул в окно, ударился подошвами о землю и покатился по траве, покрывавшей булыжники. Я видел, как мимо пронесся Чанс. Вскочив на ноги, я вылетел в ворота и, не останавливаясь и не думая, побежал в противоположном направлении. Я бежал, пока мрачное здание гидроэлектростанции не скрылось из виду. Я пересек границу кампуса и по служебному шоссе добежал до леса, подходившего с запада к самой кромке речного берега. Когда силы иссякли, я перешел на шаг, срезая путь через лес, пока не убедился, что погони за мной нет. Я стер сажу с лица джемпером и швырнул его в реку, оставшись в серой фуфайке и черных брюках. Я выглядел как придурок, но уже как подвыпивший придурок, бредущий из бара. Я направился в центр кампуса. Проходя мимо общежития старшекурсников, я услышал, как наверху шумит вечеринка. Поднявшись, я смешался с безымянными студентами, которые набились в маленькую комнату буквально плечом к плечу. Мигали красные и фиолетовые лампочки, стены и пол вибрировали от громких басовых, все прыгали в такт музыке, в воздухе витал запах алкоголя и апельсинового сока. Из груды одежды в спальне у выхода я вытащил зеленое пальто и украл его. Теперь я был набравшийся студентик в зеленом пальтеце среди гуляк субботней ночи, наводнявших центр кампуса. Кружным путем, тихими задними улочками я вернулся к своему общежитию. Никто за мной не следовал — я ждал не меньше десяти минут, притаившись за углом коридора. Никто не вошел в здание после меня. В комнате я заперся, не включая свет. Проверил запоры на окнах. Еще раз проверил, надежно ли заперта дверь. Помня мистическое появление приглашений на кровати, я подставил стул под дверную ручку, уперев его ножками в пол.
Я сидел на полу под окном, осторожно выглядывая через планки жалюзи. На улице внизу не было ни души. Во дворе тоже никого.
Я посмотрел на постер с Альбертом Эйнштейном, висевший на стене. «Чего ты ржешь?» — мысленно спросил я его.
Я был в безопасности.
На заводе мое лицо было перемазано черной краской, а до общежития меня не выследили.
Они не знают, кто я.
Это было предупреждение свыше. Дно падения и шанс на спасение. Метаться поздно. Возьму неаттестацию, до весны просижу в библиотеке и пересдам сессию на «отлично».
Заурядная карьера и жизнь как у всех. Ни славы, ни известности, ни тайн, ни власти.
Какое счастье!
Я снова стану обычным человеком.
Глава 20
На следующее утро я проснулся с давно забытой легкостью на душе. Меня переполняли уверенность в себе и жажда деятельности. Я позвонил Чансу, желая убедиться, что с ним все в порядке, но не застал его. Позвонив в больницу, я узнал, что Сару выписали. Я пришел к ее кирпичному домику и позвонил. Дверь открыла соседка, все такая же хмурая, в очках с толстыми стеклами и розовой заколкой в волосах.
— Что вы хотели?
— Мне нужно видеть Сару.
Маленькая пауза.
— Ее нет.
— Я знаю, что она дома. Ее вчера выписали.
Соседка подалась вперед, выпятив грудь с самым воинственным видом.
— Я знаю, кто вы!
— Слушайте… э-э… Вас как зовут?
Она посмотрела на меня с подозрением, словно, узнав ее имя, я обрету над ней тайную власть, но наконец ответила:
— Кэрри. Она все равно не хочет вас видеть.
— Это понятно. Я и сам себя видеть не хочу. Вы хорошо поступаете, что не пускаете меня. Вы настоящая подруга. Но я пришел по делу. Я хочу все исправить.
— Ах, простите, не узнала в вас Иисуса, — съязвила девица.
С лестницы из гостиной послышался слабый голос:
— Кэрри, кто там?
— Это тот парень, — ответила Кэрри. — Юрист.
— Студент с юридического, — поправил я.
— Я не впущу его, — объявила Кэрри.
После долгой паузы Сара сказала:
— Все нормально, пусть войдет.
Кэрри прищурилась:
— Ну и пожалуйста. — Она отступила в сторону.
Я прошел в опрятно обставленную гостиную, полную противоположность пещере философа Майлса. Мебель была сборная — такую доставляют в картонных упаковках, и человек обходится ею в период ученичества. В одну из спален вела дверь из гостиной, другая была на втором этаже. Сара ждала меня на верхней площадке лестницы, стоя за дверью. Я видел половину ее лица, один яркий ореховый глаз и розовую щеку.
Набрав воздуха в грудь, я пошел по ступенькам.
На верхней площадке я увидел ее, залитую солнечным светом. Она ослепляла без всякой косметики и украшений. Ее щеки покраснели, глаза сверкали. Она казалась сразу и свойской, и пленительной, как девчонка-сорванец, которую знаешь всю жизнь, и только на выпускном балу до тебя доходит, что она красавица.