Чуть отстранившись, я поглядел вверх.
— Я никогда раньше не делал этого, — признался я.
Сара изогнула бровь. Я начал объяснять, но она прижала палец к моим губам.
— Знаю, знаю, учась в колледже, ты жил с родителями. — Она улыбнулась. — Ничего, ты парень красивый, разберешься, что и как.
Позже Сара улыбнулась мне, положив голову на согнутую руку.
— Думаешь, это возможно? — спросила она.
— Что?
— Одержимость. Присвоение чужого тела.
— Не знаю. А ты как считаешь?
Она пожала плечами:
— У меня был пациент. Приятный старичок, после инсульта. Каждое утро я входила к нему в палату, и мы совершенно нормально беседовали. Затем я указывала на его правую руку и спрашивала: «Чья это рука?» А он непринужденно отвечал: «Не знаю». Тогда я говорила: «Рука соединена с запястьем?» — «Да». — «А запястье соединено с предплечьем, верно?» — «Верно». — «А предплечье переходит в плечо, правильно?» — «Угу». — «Так чья же это рука?» — «Не знаю, — отвечал старичок. — Может, ваша?»
— Разыгрываешь, — удивился я.
— Я видела пациентов, в которых жило много личностей, и людей, чувствующих запах каждого цвета и вкус каждого звука. Я это к тому, что мы не знаем всех возможностей нашего мозга. Мы вообще мало знаем. Вся наша технология, все исследования — не более чем царапина на поверхности. Мозг по-прежнему остается «черным ящиком». Поэтому — да, я считаю, что это возможно. Но я вот думала, лежа здесь…
— О чем?
— Джереми, если мы правы, тогда они убивают людей. Если отбросить слухи, колдовство и суеверия, то они совершают убийства. Человеческие жертвоприношения. Мы не можем этого допустить. А если допустим… — Ее улыбка исчезла. — Тогда мы заслуживаем всего, что они нам готовят.
Глава 28
Когда Майлс вернулся, мы с Сарой, уже одетые, сидели за маленьким столом в кухоньке у окна.
Он вкатился с улыбкой.
— Готово! — сообщил Майлс. — Готово-готово-готово-готово. Двенадцать копий, марки наклеены, адреса написаны, хоть сейчас отправляй… если ты, конечно, добыл то, чего хотел.
Он посмотрел на меня.
— Добыл.
— Проверил нашу теорию?
Я рассказал ему все.
— Ё ж моё! — Майлс распушил густую бороду. — Чем дальше в лес, тем толще вудуисты. Считай меня ненормальным, но я люблю этот универ. Внешний мир заполонили «Старбаксы» и «Сабвэи», и только здесь можно по уши влипнуть в серьезное макабристическое[20] дерьмо.
— Майлс.
— А?
— Ты ненормальный.
Он зааплодировал:
— Я твой должник, Джереми! Я ведь кем был? Одиноким аспирантом, а ты привнес магию в мою жизнь! «О, начинай же свое вуду, раз ты в этом мастер», — запел он, подражая Тони Беннетту.
— Майлс! А дальше-то что?
— Дальше? Дальше мы займемся шантажом — разошлем письма о нехороших дядьках. Я хочу съездить на почту подальше. Не в городе. Да, и чем больше почтовых отделений, тем лучше. Браунсвиль, Мейсон, Оранж… Выпустим лошадок из конюшни и будем в шоколаде.
Майлс замолчал. Он посмотрел на Сару. Посмотрел на меня. Затем перевел взгляд на нее. И снова на меня.
— Погодите… — Он наморщил лоб. — Тут что-то не так.
Я не отдавал себе отчета в том, что мы с Сарой сидим за столом очень свободно, и только тут спохватился, поняв, что говорят мои жесты. Мой локоть почти касался ее руки. Ногу на ногу я положил по направлению к ней. Я быстро сел иначе, но было поздно.
— О! — Майлс изобразил негодование. — Понятно.
— Майлс…
— Ну что ж, очень рад за вас обоих.
— Майлс, прекрати!
Он ухмыльнулся от уха до уха и показал нам два больших пальца. Сара так покраснела, что в кухоньке стало душно.
— Мазельтоф! — отчего-то заорал Майлс, хотя принадлежал к епископальной церкви, и заскакал в коротком танце.
— Майлс, тебе что, пять лет?
— Будь мне пять лет, — отозвался Майлс, — я бы вот как сделал.
Он соединил подушечки указательных пальцев с оглушительным хлюпающим чмоком, изображающим поцелуй, и подвигал бровями вверх и вниз.
— Разве у нас уже нет дел? — спросила Сара, все еще избегая встречаться с нами взглядом.
— Есть, конечно! — сказал Майлс. — Возьмем три такси, большую территорию охватим. А через час будем уже дома в безопасности!
Майлс раздал нам по четыре конверта.
И я поехал на вокзал, решив еще раз навестить Нью-Йорк.