Ощущение утерянного,
безвозвратно уходящего
и в высоком царском тереме,
и в кирпично-блочных башнях.
И желание остаться,
преступить через забвение
в пирамидах египтянских,
в родах новых поколений.
И кресты, и обелиски,
и простой могильный холмик
результаты этих исков,
говорящее безмолвие... - ... Говорящее безмолвие... - как эхо, повторила Марина. - Неужели, Антон, все так безнадежно? Если с Викой только к тридцати годам судьба распорядилась так жестоко, то нам-то с тобой когда же жизнь расколотила розовые очки иллюзий? - Я знаю, как это случилось у тебя, - мягко сказал Антон. - Расскажи Вике, если хочешь... Виктор ничего не ведал о прежней жизни Марины - в своих разговорах они никогда не касались этой темы. - Да и рассказывать вроде бы ни к чему, - Марина вздохнула и подперла щеки руками. - Грустная история... Отец мой в Госкомитете по внешнеэкономическим связям работал. Постоянно за границей. И мать с ним... Золото очень любила... Они меня в специнтернат определили, как подросла... Веселое заведение... Пока маленькая была, с ними жила, а с шестого класса - все. И школу сама закончила, и институт экономический. На первом курсе они мне квартиру кооперативную купили, подарок сделали, а на самом деле отделались насовсем от меня... А может быть, благодаря этому я и в живых осталась - они через два года в авиационной катастрофе погибли... Из Египта летели... Будь у нас отношения получше, я с ними должна была бы лететь. На похоронах я не плакала... Квартира родительская пропала, да я и не тужила, барахла навалом, сертификатов гора... Так в одночасье стала я одинокой и богатой, но счастья это мне не принесло... Влюбилась... в пижона, его все так и звали - Пижон, да дело не в кличке - подонок он оказался. Все ему отдала, а он меня бросил, когда деньги кончились... Спасибо Антону, поддержал в трудную минуту. Я, правда, и сама бы оправилась, но был критический момент - травиться хотела... Помнишь, Антон? - Помню, - кивнул головой Антон. - Синяя уже была. Еле откачали. - Потом тебя, Вика, отхаживала, опять-таки Антона благодари... Теперь твердо решила - я никому не навязываюсь, да и мне ничего не надо... Главное - независимость... Только все-таки страшно, Антон, когда ты не нужен никому и у тебя никого нет... - Страшно, - сказал Антон. - Еще как страшно... Я, когда маленький был, совсем крошка, но помню, как мать уходила и дверь за ней захлопывалась, и наступала в доме тишина. Звериная тишина, звенящая, шорохи в углах, будто вздыхает кто-то... Но еще страшнее, когда мать уходит насовсем... Она привела меня к тете Фросе, торопилась, конфет коробку купила, я стою в перед ней с этой коробкой, а она даже не разделась, так спешила счастье свое отыскать. Обещала скоро приехать, но я-то знал, что она больше не вернется... А конфеты тетя Фрося отобрала, спрятала... Второй раз на глазах у Виктора Антон позволил себе раскрыться, быть искренним, страдающим, одиноким человеком. В первый раз он был таким на скамейке Лефортовского парка... - Жизнь - жестокая, - продолжил Антон. - И равнодушная. Как, например, закат солнца. Ты можешь восхищаться его удивительными красками, цветком в вечерней росе, слушать песни птиц - кому нужны твои эмоции? Никому. В древнегреческих трагедиях неотвратимо правил судьбой человека слепой рок. Это он заставлял ничего не ведающих, как младенцы, мать и сына стать супругами, отца - приносить в жертву любимую дочь, мать - убивать своих детей... А ведь греки считаются детством человечества. Они воспринимали мир, как дети, и радовались ему как подарку. И вместе с алой зарей, песнями птиц и росой на цветке жизнь несла людям слепой, равнодушно карающий невиновных рок... Хотя, что говорить о греках, с ними все ясно, в те времена распадался первобытно-общинный строй, на смену ему шел рабовладельческий... Лучше возьмем нас... Вы, наверное, согласитесь со мной, если подумаете, что существуют только три сферы общения между людьми. - Почему только три? - возразил Виктор. - Таких сфер, по-моему, гораздо больше. Печать, радио, телевидение... - Понятно, перебил Виктора Антон, чего он никогда не делал. Театр, кино, литература, живопись - это все одна сфера. Общественная. Через нее ты узнаешь, что жизни на Марсе нет и что случилось наводнение в Сахаре. Но я хочу подчеркнуть особенность этой сферы и меру полноты истинного знания, которое мы получаем через эту сферу. Что бы ни было перед тобой - экран телевизора или кинотеатра, сцена с актерами и декорациями или полотно художника, страница книги или магнитофон, мы всегда знаем, что автор не в состоянии сказать всего, отразить все. В каждом произведении искусства есть изначальная заданность - быть учебником высокой нравственности, а это диаметрально противоположно тому, что жизнь жестока и правда в ней жестока. Поэтому чаще всего автор или скрывает эту правду, или не говорит о ней... Есть вторая сфера общения между людьми: друзья, знакомые, сослуживцы, спутники в дороге... С ними, в открытой откровенной беседе, вот как у нас сейчас с вами, можно сказать друг другу то, что в книжках не прочитаешь, в кино не увидишь, по радио не услышишь. Но опять-таки сказанное - это не вся правда, потому что мы говорим теми же словами, какими написаны книги, сценарии и пьесы. Все зависит от третьей сферы - сферы общения с самим собой. Только здесь можно, если захочешь и если сможешь, конечно, быть полностью искренним, понимая, что самая кощунственная мысль и самое дикое желание существуют внутри тебя равноправно с высокой поэзией и чистым альтруизмом. - Да, но о темной стороне души никто никогда не говорит, - усмехнулся Виктор. - Никто не желает выглядеть хуже, чем он кажется. - Верно, я о том же и говорю, - согласился Антон. - Черно на дне души у каждого, до того черно, что страшно и стыдно... Кто из нас, хотя бы мельком, в порыве злости и отчаяния не желал смерти своим близким?.. Я - своей матери и тетке... Ты, Марина, сама сказала, что на похоронах погибших родителей не плакала... А ты, Вика, разве любил своего отца за его деспотизм?.. Все трое посмотрели на фотопортрет отца Виктора, широко перечеркнутый в уголке черным крепом. У полковника Коробова было властное лицо и безукоризненный, волосок к волоску, пробор. Однако представить себе полковника самодовольным солдафоном было трудно - скорее властность для него была маской, скрывающей страдание, затаившееся в горькой складке на лбу и усталом прищуре глаз. Непосвященному, очевидно, поверилось бы, что этот человек добр в душе, но и Виктор, и Антон, и Марина знали, что эти усталые складки - тоже маска, скрывающая истинную сущность человека, для которого не существует иного страдания, кроме собственного. - И во всех трех сферах человеческого общения произошла катастрофа, - тихо после долгого молчания заговорил Антон. - Это очень горькая истина. Лично я не верю в будущее нашей цивилизации. Мир начинен ядерным оружием настолько, что достаточно какому-нибудь идиоту или злодею нажать на кнопку и лопнет наш голубой шарик... Или задохнемся в собственных отходах... Или заразимся аллергией на жизнь, на существование... В общем, имеются варианты... И бессмысленно убеждать человечество и человека в обратном. Я не помню фамилию карикатуриста, который нарисовал огромную толпу людей, каждый из которых держит в руках плакатик с надписью "нет", а все вместе они образуют гигантское слово "да". Любой из нас согласен, что надо сохранить этот мир, а все вместе делают все, чтобы подтолкнуть его поближе к пропасти... Хотя и книги пишут, и фильмы снимают, и спектакли ставят... Безнадежно все это, разве не ясно? - Ты же сам стихи читаешь, песни поешь, - Виктор, как и тогда в больнице, очень захотел возразить Антону, найти свои веские доводы, поспорить с его страшными аргументами... - Конечно, читаю, конечно, пою, если эти стихи, эти песни, эти книги или фильмы создали те, кто сам мудро понимает неизбежность катастрофы и радуется каждому мгновению жизни, отпущенному им судьбой. - Что же, по-твоему выходит, что никто не в силах изменить ход событий, предотвратить неизбежное? - Виктору очень хотелось бы найти ответ на этот вопрос. Антон отрицательно покачал головой. - Как сказал Дидро, чем больше расстояние между повелевающим и повинующимся, тем меньше значения имеют для первого кровь и слезы второго. Не будь наивен, Вика, вспомни своего Ивана Сергеевича или даже член-корреспондента Академии наук товарища Чернова, хотя, прошу прощения, он уже академиком стал, не так ли? И часто ты с ним, Вика, видишься? - Ведь Чернов видел в тебе своего продолжателя, ты мне сам говорил, Вика, - не без сарказма улыбнулась Марина. - Ну... - протянул Виктор. - Чернов теперь постоянно за рубеж ездит, сотрудничество развивает, международное разделение труда осуществляет... - А как же, Антон, любовь? - спросила Марина. Она в разговоре почти не участвовала, но очень внимательно следила за словами Антона. - Неужели и в нее нельзя верить? - Верить можно во что угодно, - ответил Антон, - но нельзя становится рабом своей веры. У Пушкина сказано, гениально сказано, что тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман. Прав был классик. Любовь - это такая же и