17 Отшумела, отгуляла, отпела, отплясала свадьба. Люся помнила, как мираж, суету и бесконечные, но приятные хлопоты вокруг рассылки пригласительных билетов, фасона свадебного платья, торжественного церемониала возложения цветов к Мавзолею и могиле Неизвестного солдата. Помнила и то странное ощущение, когда они встали с Михаилом впервые под крики "Горько!" и он поцеловал ее. Ей казалось, что до этого они никогда не касались друг друга и был бесконечно далек и чужд ей этот крепкий, симпатичный парень со спокойными серыми глазами - ее муж. Свадьбу справили в конце июня, сразу же после прохождения Михаилом практики, и молодожены тут же уехали на три недели на Пицунду, где в пансионате "Маяк" провели свой медовый месяц. Путевки им обеспечил отец Люси - это был еще один подарок из той, как казалось Люсе, бесконечной череды подношений, которые приготовила ей благосклонная судьба. Люся, как ребенок, радовалась жизни, с восхищением разглядывала сервизы, цветное постельное белье, мельхиоровые ложки и прочий, в общем-то, стандартный набор предметов, которыми снабжают молодых родные и знакомые, отправляя молодоженов в долгое плавание по бурному морю жизни. Люся была настолько эмоционально возбуждена свадьбой, как праздником, как карнавалом, что постепенно у нее растаяло эт
странное ощущение, что она стала женой чужого для нее человека. Тем более, что она не имела никакого представления о том, как это должно быть на самом деле. Да и откуда ей было это знать? Мать с ней на эти темы не разговаривала - только торопливо и смущенно дала дочке какие-то общие наставления за день до свадьбы. С подругами Люся также по таким поводам не общалась - ей казалось гадким и неприличным говорить о таких вещах. Михаил же был ровен, терпелив, спокоен и, в конце концов, Люся уверовала, что иных отношений между мужчиной и женщиной не бывает, что интимная часть этих отношений - такая же естественная и обыденная необходимость, как личная гигиена, но, конечно, эмоциональнее. Первый год замужества прошел для Люси интересно - она впервые почувствовала себя замужней женщиной, началась вереница походов в гости, в основном, по знакомым и друзьям отца Люси, в те дома, где раньше ее принимали за девочку. Квартиры, которые Люся с Михаилом посещали с визитами, никогда не назывались "квартирами", а носили высокое имя "дом". В таких "домах" стены были обклеены редкими по тем временам моющимися обоями, мебель была красного дерева, под высокими потолками сияли хрустальные люстры, в сервантах благородно белел тонкий фарфор, а на полах пестрели восточным орнаментом ковры. На столах царило изобилие, а за столами - веселье.
В свою очередь, Люся, уже как семейный человек, приглашала подруг, хотя, конечно, это больше походило на полуофициальные приемы, чем на дружеские встречи. Готовиться к ним Люсе всегда помогала мать, и Люсе оставалось только сервировать стол и играть роль щедрой и радушной хозяйки дома. Как всегда, в Люсином доме широко отмечались ноябрьские и майские праздники, семейные торжества, шумно встречали Новый год. Карнавальное шествие жизни остановилось для Люси августовским вечером на перроне Ленинградского вокзала. И Люся не сразу поняла, но очень быстро почувствовала, что она и Михаил совершенно по-разному отнеслись к этой перемене. Для Михаила Ленинград был местом первой его работы, которая составляла для него смысл жизни. Из студента он превратился в инженера, от которого требовались и знания, и умение решать задачи не только по оптике и сопротивлению материалов. Михаил сразу попал в большой производственный и научный, многослойный коллектив со своими традициями и проблемами. Ему предстояло освоить нелегкую науку общения с людьми, найти свое место в деле, о котором он мечтал. И Михаил отдал все свои силы и энергию этому. Для него не существовало разницы между служебным временем и досугом - о работе он думал постоянно. Люсю Михаил любил. Любил по своим понятиям серьезно. Она понравилась ему сразу, и Михаил, как человек целеустремленный, полностью посвятил себя Люсе в период ухаживания. После же свадьбы Михаил видел в Люсе только подругу жизни, соратницу по делам, будущую мать их детей. Михаил был умным, но холодным по темпераменту человеком. Он был всегда формально безупречен в отношениях с Люсей - внимателен, уступчив в мелочах, терпелив к ее капризам. Михаил рассчитывал свою совместную жизнь с Люсей, как программу для электронно-счетной машины. Такой машиной был его мозг с отличной цепкой памятью. Люся могла быть уверена в том, что огурцы всегда будут нарезаны крупно - так, как она любит, что Михаил всегда явится с цветами, что ей никогда не будет отказа в понравившейся ей вещи, если это позволял их бюджет. Михаил просто не мог увлечься другой женщиной, влюбиться в кого-то, кроме Люси. Зачем? Но при всем при этом Люся чувствовала, что появившись с цветами после работы, что крупно нарезав огурцы, что внимательно выслушав и поговорив с Люсей, Михаил переключается от общения с ней на размышления о своем деле. В это время Люся для него не существовала. Для Люси Ленинград был чужим городом. Одно дело туристом подняться на Исакиевский собор или спуститься в подвалы Казанского собора, пройти по залам Зимнего дворца или по казематам Петропавловской крепости, отдохнуть на скамейках Летнего сада или в парках Павловска. Другое дело жить в скудно обставленной - стол, шкаф, кровать, четыре стула - комнате в заводской гостинице без своих нарядов и украшений, без сервизов и цветного телевизора, без собственной кухни и ванны, без набитого снедью холодильника. В Ленинградском педагогическом институте - а Люся всегда относилась к учебе с прохладцей - ей было неинтересно. Группа студентов пятого курса, куда ее определили, тоже восприняла Люсю, как залетную птицу, да Люся и сама не стремилась заводить здесь знакомств. Отдыхом для Люси были только каникулы и праздники, когда она, используя любую возможность, ездила в Москву. Разлуки с мужем стали для нее привычными, расставались они с Михаилом легко, встречались спокойно. Но совсем тоскливо ей стало, когда, окончив институт
приступила она к работе в качестве учительницы английского языка в общеобразовательной школе-десятилетке. Устроиться Люсе удалось не сразу, с различными мытарствами, должность свою она получила в далеко расположенном новом районе. Дорога отнимала у Люси ежедневно около трех часов, городской транспорт выматывал ее, к тому же она столкнулась с непривычной для себя необходимостью вести в школе общественную работу то по организации сбора макулатуры, то по проведению пионерских слетов, то по подготовке концертов самодеятельности. Люся была совершенно равнодушна к этим обязанностям и считала их про себя бесполезными, потому что, в отличие от Михаила, не любила свою работу. А Михаил все чаще стал отлучаться в служебные командировки его гоняли по ним как молодого бездетного специалиста. Кончилось все это первой и последней, по-настоящему крупной и серьезной ссорой между Люсей и Михаилом. В тот день Люся сидела за столом и проверяла тетрадки своих учеников. Нудная, почти механическая работа требовала от нее в то же время напряженного внимания - учителю нельзя пропустить допущенную ошибку. И в какой-то момент Люся сама того не заметила как оторвалась от тетрадей и стала смотреть в окно, уныло слезящееся каплями дождя. Она слышала, как в комнату вошел Михаил, но не обернулась. Михаил снял плащ, повесил его на шестиштыревую вешалку, прибитую тут же у двери, переобулся в домашние тапочки и подошел к Люсе. Обычно она хоть как-то реагировала на его приход, а тут сделала вид, что полностью погружена в проверку тетрадей. На самом деле она просто уставилась в одно слово, аккуратно выведенное детской рукой, - "хоум", что означало в переводе с английского "дом". Люся не видела этого слова и не понимала его значения, а по звукам, казавшимся столь ощутимыми в тишине комнаты, ясно представляла себе, что делает Михаил. Он постоял за ее спиной, потом тихо подошел к платяному шкафу, скрипнула дверца, переоделся в спортивный костюм, глухо грохнув вешалкой по задней стенке шкафа, и снова остановился сзади нее. Пауза не могла быть бесконечной, раздражение мутной ленивой волной вскипело в Люсе и она откинулась на спинку стула. И тут Михаил положил ей на руки, как ребенка, букет хризантем. Они пахли мокрым холодком и легкой земляной затхлостью. Люся прижала цветы к груди и обернулась. Раздражение на мгновение стихло, словно удивленно затаилось. Михаил сел рядом на кровать. - Ты голодный? - спросила Люся, разглядывая цветы. - И где ты их достаешь? - Спасибо, я сыт, - последовательно ответил на ее вопросы Михаил. - Я поел на заводе, вполне сносно. А цветы... Бабка какая-то к проходной приходит, приносит то астры, то хризантемы. - Может быть, я тебя все-таки покормлю? - спросила Люся безо всякого желания, и цветы ей почему-то показались уже не подарком, они потеряли ореол своей таинственности, от них даже пахло не мокрым холодком, а затхлостью старческих рук. - Спасибо, я же сказал, что не хочу есть, - чуть удивился Михаил, он не любил повторять дважды одно и то же. - А как у тебя на работе? - Люся положила цветы на край стола. - Рассказывай... - Дела?.. - пожал плечами Михаил. Хотя на первых порах по приезде в Ленинград Люся заставляла Михаила описывать свой рабочий день, он выдавал ей только точную, но сухую информацию без личной эмоциональной оценки, и поэтому Люся давно перестала интересоваться его служебными делами. В данном случае вопрос насторожил Михаила, но поскольку речь зашла о работе, он счел возможным использовать момент и осторожно добавил: - Наверное, придется ехать в Чимкент... - Опять? - в упор посмотрела на него Люся. - Ты же только что оттуда... - Десять дней как, - уточнил Михаил. - Звонили. Автоматика барахлит. Ты знаешь, тут есть какая-то необъяснимая закономерность пока сам сидишь рядом, то все в порядке. Стоит уехать, как все кувырком. Правда, когда я там сижу, то проверяю каждый шаг эксплуатационников. Уверен, что и сейчас можно легко найти причину неполадок. Но искать ее надо мне - за меня этого никто не сделает. Думаю, за неделю управлюсь. Плюс дорога. - У тебя каждый раз на неделю, а выходит на две, если не больше, но уж во всяком случае не меньше. - Это же работа, - миролюбиво сказал Михаил. Подобные разговоры с Люсей случались и раньше. - Ты пойми, мы задумали на заводе и делаем по идее очень красивую вещь, а Чимкент согласился ее испытать, может быть, даже внедрить, если получится, я тебе уже объяснял это. Что же теперь бросать все на полпути? Нелогично. Я понимаю, что скучновато тебе одной... Можешь сходить в Русский музей в воскресенье, пока меня не будет. Там выставка икон из запасников открывается. У нас экскурсия будет от завода, записать тебя? - Холодно мне, Миша, - Люсей овладела тупая апатия и усталость. - И тошнит... - Ты, наверное, съела что-нибудь несвежее, - насторожился Михаил. - Давай вызовем врача. - Да я их сроду не любила и знать не хочу, - нехотя покачала головой Люся. Ей уже стало тошно не столько физически, сколько от бессмысленного, как ей казалось, разговора. В то же время остановиться она не могла. Накопилось. - Зря, - сказал Михаил. - Специалист есть специалист. Посмотрят, сделают анализы, найдут причину. - А что ее искать?.. Есть причина, Мигуэль, есть, - Люся неожиданно для себя самой назвала Михаила Мигуэлем на испанский манер, но это ее не рассмешило, а наоборот, придало какую-то горькую торжественность ее словам. - Впрочем, это неважно, - с равнодушным видом добавила она. Не имеет значения... Настало время встревожиться Михаилу. Но он не потерял самообладания, а стал методично докапываться до истины, как и привык это делать, решая чисто производственные задачи. - Как неважно? Как не имеет значения? - пытливо переспросил он. - Значит, ты знаешь причину, но не говоришь. - Да не хочу я ничего говорить, отстань от меня, - уже со звонкой слезой в голосе сказала Люся. - Кому же говорить, как не мужу? - настаивал Михаил. - Если не говоришь, значит, не доверяешь. Почему? - Умному мужу и говорить не надо. Сам догадаться должен. Или сообразить. - Предположить, вычислить я могу, конечно, но гадать не могу и не умею... - Михаил немного задумался. - Тошнит, значит? А ты не падала, головой не ушибалась? - Нет, - коротко обронила Люся. - В таком случае сотрясение мозга отпадает, - продолжил Михаил. Может быть все-таки отравление? - Да я уже неделю как не ем ничего, - почти зло выпалила Люся. - Непонятно... - Михаил подумал еще немного. - Беременность тоже отпадает... - Почему ты так решил? - тихо спросила Люся. - Потому что этого не может быть, - уверенно сказал Михаил. Здесь у нас с тобой все очень точно рассчитано. - Точно? Очень? - ехидно спросила Люся. - Конечно, - также уверенно сказал Михаил. - Если только ты не изменила мне с кем-нибудь. Люся опешила. Все, что угодно, но такого она просто не ожидала от Михаила. Как он мог так подумать!? Михаил же, сам того не замечая, продолжал добивать ее своей неумолимой логикой. - Что же тут необъяснимого? Я постоянно в командировках... И тут Люсю прорвало: - Не человек, а глыба льда какая-то! Все у него рассчитано, все у него по полочкам. Ты, наверное, и радуешься по графику и цветы мне носишь не от души, а потому, что так положено. Тебе бы с компьютером жить, а не с живым человеком - вот машина тебе бы не изменила. Даже медовый месяц у нас с тобой был всего три недели, не как у всех, потому что по расчету больше не выходило. Непробиваемый - я уж и так, и эдак - бесполезно. Перепутаю тебе все нарочно, книги твои на полках переставлю - нет, он молча поставит все по местам, будто и не было. И все. Ну, как же так можно?! Как же так можно беспросветно жить?! Человек в футляре - вот ты кто! И он еще подозревает меня! Нет, вы подумайте! А может я хочу иметь ребенка? Будет хоть с кем поговорить... Михаил слушал все, что говорила Люся как бы со стороны. Для него было полной неожиданностью и истерика Люси, и многое другое, о чем она в пылу ему наговорила, потому что по его расчетам такого конфликта с женой не могло быть. С точки зрения Михаила, оснований для такого скандала никаких не было и даже его слова о мнимой измене Люси были лишь аргументом, доводом в споре, величиной очень маловероятной, но теоретически возможной и допустимой. Михаил тут же понял, что такого никак не следовало говорить Люсе и учел это на будущее, он отметил про себя, что зря молча наводил порядок на своей книжной полке после устраиваемого ею кавардака, но главное, что уяснил для себя Михаил - это то, что, действительно, могут рухнуть его так тщательно выстроенные планы. - Погоди, Людмила, так же нельзя, - Михаил называл Люсю полным именем только в ответственные моменты или в те редкие минуты, когда на нее сердился. Сейчас он хотел таким образом вернуть разговор в спокойное русло. - Я просто напомню тебе, Людмила, о чем мы с тобой договорил