ромыхала щеткой, звякала ведром и что-то ворчала себе под нос, а Виктор все еще сидел и тяжело смотрел на телефонный аппарат. Потом нерешительно снял трубку, подержал ее в руках, глядя в окно, и положил на место. Сквозняк, вздохнув, прихлопнул дверь кабинета. Виктор вздрогнул, встал, щелкнул замками "дипломата", вышел из кабинета и запер за собой дверь собственным ключом. Пустые учреждения всегда наводят уныние - легли на свои полки бумаги, с которыми весь день бегали из комнаты в комнату озабоченные люди, утихли телефоны, смолкло радио. Виктору, когда он проходил по коридору, вяло представилась бессмысленность этой дневной суеты, показались равнодушно-пустыми, как канцелярские комнаты, все дела, которые еще несколько часов назад казались крайне важными и неотложными. Впрочем, это ощущение пустоты и бессмысленности быстро прошло, потому что в душе у Виктора постепенно зрела черная тоска. Она еще не тревожила его, пока он садился в свою машину, грел мотор, ехал домой, ни даже, когда он вошел в квартиру и закрыл за собой дверь. Виктор снял пиджак, переобулся в домашние тапочки, прошел в большую комнату и опустился в кресло. Перед ним, на стене, были развешаны гипсовые маски. Они удивлялись, тревожились, корчились от нестерпимой боли каждая по-своему, а все вместе они составляли огромное, белое, пустоглазое лицо страдания. Может быть в такой момент лучше двигаться, действовать, колоть дрова или бездумно бежать до изнеможения, но стоило Виктору расслабиться, как все внутри у него окаменело, исчезло обычное восприятие звуков, вкуса, цвета, запахов - так ему стало БОЛЬНО. Боль, наливаясь до звона в ушах, сдавила горло, гулко застучало сердце и онемели руки. Виктор никогда не думал, что боль духовная может быть равноценна или сильнее боли физической. У Виктора даже мелькнула мысль, что у него началось психическое расстройство, хотя через какое-то время болезненная, катастрофическая острота прошла, осталось лишь постоянное ощущение каменной тяжести, надорванности, открытого перелома... Виктор попытался расслабиться, осознать случившееся, увидеть хоть какой-то просвет в черном провале, в котором разрослась маленькая трещинка, возникшая в зените его счастья, но тщетно, ничего не получалось. У Виктора было ощущение, будто его разрезали надвое - в нем теперь самостоятельно существовали два человека. Один - холодный, расчетливый, циничный эгоист, другой - искренний, доверчивый, благородный человек. Кому-то из них суждено было погибнуть, иначе должен погибнуть хозяин. В беспрерывных мучениях, в бесконечном, антагонистическом споре этих двух противоположностей, становятся то на сторону эгоиста, то возражая ему, Виктор провел бессонную ночь. Наверное, эта ночь была сродни той ночи, которая сутками раньше выпала на долю Люси. Но если Люся прошла через огонь своего страдания и вышла из него очищенной, потому что у нее хватило сил открыто посмотреть правде в глаза, то двойственность Виктора настолько глубоко въелась в существо его натуры, что маска приросла к лицу и содрать ее можно было только по живому. Следующий день для Виктора был из числа тех, о которых хочется скорее позабыть. Нет, на Виктора обрушилась не глыба крупных драматических событий, а град противных, мелких, изматывающих неприятностей. По пути на работу машину Виктора остановил инспектор госавтоинспекции и сделал прокол в техническом талоне за несущественное с точки зрения Виктора нарушение - небольшое превышение скорости. Уже одного этого было достаточно, чтобы испортить настроение на весь день, но на этом дело не кончилось. Если Виктор звонил кому-то по телефону, то обязательно было занято. На рабочем столе Виктор опрокинул стакан горячего чая и залил важные бумаги, которые пришлось перепечатывать, и это в условиях полного дефицита времени у машинисток. Подчиненные раздражали Виктора своей тупостью упрямством, начальство придиралось, давало нагоняи и грозило. В ресторане, куда поехал Виктор обедать, объявили санитарный день - пришлось извиняться перед "экипажем" нужных людей. И в заключение всех злоключений высокий гость не соизволил осчастливить своим посещением дом Виктора, известив его об этом в самый последний момент, когда уже было поздно давать отбой Антону. Правда, высокий гость намекнул, что ключи от квартиры Виктора ему вскоре понадобятся. Виктор вернулся домой усталым и измотанным до полного равнодушия. Его уже не волновало, что он скажет Антону. Но Антон явился один, без Таисии. - Ну, что ж, бывает, - спокойно воспринял Антон известие о том, что мероприятие по услаждению высокого и одинокого гостя отменяется. - Но предупреждать надо. Хотя я тоже до тебя дозвониться не смог, хотел сказать тебе, чтобы на Таисию ты не рассчитывал... Ты что такой потерянный? И тут Виктора словно прорвало. Он вскочил с места, забегал по комнате, не зная, с чего начать, волнуясь, размахивая руками, бесцельно переставлял стулья, поправлял скатерть на столе... - Сядь, не мельтеши, - понаблюдав за ним, сказал стоящий у стены с масками Антон. - Говори... Виктор послушно сел в кресло и начал сбивчиво, замирая в мучительном поиске нужных слов, рассказывать Антону о том, как ему невыносимо больно, потому что его будто разрезали надвое... На двоих... Что один из этих двоих является олицетворением всего темного. Он не то, чтобы законченный злостный мерзавец, а такой иезуитски изворотливый, способный оправдать любую подлость, а вот другой - полная ему противоположность. - Тоже мне удивил, - усмехнулся Антон. - Так всегда было. Все такие. - Нет, ты меня не понял, - опять заговорил Виктор. - Я и сам знаю, что в каждом есть и темное, и светлое, и плохое, и хорошее. Но у всех эти антиподы уживаются, мирно сосуществуют... Вместе... Может быть потому, что человек не придает особого значения своему дурному поступку, оправдывая его различными обстоятельствами и веря, что в иных условиях он поступил бы иначе или поступит иначе в будущем и что он, значит, не такой уж пропащий. А для меня сейчас все, абсолютно все, любая потаенная мысль, любая беседа, любое действие воспринимается настолько остро, непримиримо, что я уже отчаялся... - Говори проще, - посоветовал Антон. - И конкретнее. Что?.. Где?.. Когда?.. И запомни: если копаться в себе, то обязательно доберешься до мерзости. - Ну, например... - не сразу справился с волнением Виктор. - Например, еду я с Люсей в метро... - Тогда ясно, откуда все это растет, - кивнул головой Антон. - Когда же это ты с ней ездил в метро? - В первый день нашего знакомства... Подожди, - продолжил Виктор, - сейчас объясню. Представь себе, там в метро я на эскалаторе встал на ступеньку ниже, повернулся к ней и получилось, что мы стоим с ней глаза в глаза... Близко, близко... Словно я смотрю в нее, а она - в меня... И мы вместе, мы едины... А потом кончился эскалатор - и мы врозь... - Так. Дальше, - сказал Антон. - А что дальше? Я без нее жить не могу дальше. И как мне кажется, эти двое, что во мне, звереют от ненависти друг к другу именно тогда, когда мы врозь, а когда мы с Люсей вместе, то мне так спокойно, так счастливо... - Влюбился? - вздохнул Антон. - Нет, - коротко, но с силой ответил Виктор. - Люблю. - А вот это уже хуже, - Антон скрестил руки на груди. - Любовь зла, не зря в народе говорят. Я имею ввиду настоящее чувство. Любовь слепа. Любовь всесильна. Любовь безрассудна... Или ты Лефортовский госпиталь позабыл?.. И Галину?.. У нее - кривая душа, у тебя - кривое лицо. Как маска. - Нет, не забыл, такое не забывается... Виктор напряженно думал над словами Антона о сути любви, о своей любви к Галине и о том, как она растоптала его чувство. - Понимаешь, Антон, здесь есть большая разница... Очень большая... Перед Лефортовским госпиталем я столкнулся с грязью измены, с духовной черствостью, с предательством близкого человека, но это было все во вне меня... Не прилипло к моей душе... А сейчас... А сейчас все внутри меня, вот в чем дело. Антон внимательно, очень внимательно и серьезно посмотрел на Виктора и спросил в упор: - Готов жениться? - Все, что угодно, - безрадостно, но твердо ответил Виктор. Антон вдруг рассмеялся. Негромко, добродушно, тепло: - Кхе! Кхе! Кхе! - нарочито откашлялся он. - Запутался мальчик... Ну, конечно, все позабыл, чему учили. Да-а-а, раскололи старичка. На пополам. И запахло серой - черный, похотливый, порочный дьявол проснулся на дне светлого царства твоей души и встал во весь рост и заслонил солнышко добра... Антон вздохнул: - Ну, что ж, ладно...Давай побеседуем. Ты же знаешь Антона. Антон кто? Антон - массажист мозга. А массаж мозга - занятие сложное, требующее ювелирной работы, ведь необходимо решить непростую задачу: отыскать в потемках твоей души источник, причину боли и успокоить тебя. Антон сознательно набивал себе цену, подготавливая Виктора к тяжелому разговору. - При этом пациент... В данном случае пациентом являешься ты, Вика, так вот, пациент должен быть абсолютно правдив. Договорились? Сможешь? Виктор молча кивнул головой. Он ждал, он жаждал получить ответы на свои вопросы. Однако отвечать пришлось ему самому. - Значит, побеседуем, как говорил Сократ... - Антон выдержал паузу. - Любишь, говоришь?.. И всерьез?.. - Да. - А она? - задал свой первый вопрос Антон. И тут Виктор, действительно, впервые задумался над тем, насколько сильны и искренни Люсины чувства к нему. Но вспомнив ее исполненные искренней горечи слова, что она ждала его всю жизнь, как судьбу, как мечту, ответил: - Да, думаю, что тоже любит. - Значит, с этим все в порядке, - улыбнулся Антон. - Потому что в ином случае разговор просто теряет всякий смысл. Любовь - обязательное условие вашего счастья... Или несчастья. Однако, мы разберем именно вариант счастья, потому что любой другой вас, очевидно, не устраивает. Итак, вы любите друг друга. Если вы вместе, то это, как чудо, как сказка... Если врозь, то... то как у Пушкина... Я знаю: век уж мой измерен, но чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я... Не так ли? - Да... Я должен быть уверен... - как эхо, повторил Виктор. - Но, чтобы быть счастливым не только в течение целого медового месяца, а хотя бы всю оставшуюся жизнь, надо быть уверенным в главном, причем твердо уверенным - в человеке. - Что ты имеешь ввиду? - спросил Виктор. - Ты теперь пойми необходимость моего следующего вопроса... начал Антон. - Мне и самому неприятно задавать его, но надо. Понимаешь, надо, чтобы ты ответил на него. - Спрашивай, - внутренне напрягся Виктор. Антон помедлил: - Ну, хорошо... Подумай вот о чем: она пришла к тебе от живого мужа и сына, легла с тобой в постель, где гарантия, что она потом не изменит тебе, не поступит также с тобой? Виктора скрутило от цинизма Антона. И сразу же черный эгоист в нем возликовал, хитро посмеиваясь: "Я же говорил тебе..." Но Виктор не поддался, справился: - Нет, я верю Люсе. Я хотел, чтобы мы были вместе, я желал этого, я благодарен ей за все... И потом, разве это не естественно быть вместе, если мы полюбили друг друга? Как же ей следовало поступить? - Наверное, также, как она и поступила, но не обманывая мужа. - Он был в командировке, а она... Она все время говорила, что ей стыдно... И что она боится за своего сына... - Вы же не один день знакомы, - возразил Антон. - Если ей стало ясно, что она без тебя жить не может, то пришла бы к тебе, вы бы вместе решили, серьезно это или нет, честно сказали бы об этом мужу - что же делать, если так случилось? Я понимаю, что это нелегко, да и совершать такой ответственный шаг надо тщательно все взвесив, убедиться, что вы правы, но полгода, наверное, для этого срок достаточный? И муж, наверное, вас понял бы... А так... Виктор молчал. Что скажешь, если Антон был в принципе прав. И не только бессонных ночей и мучений не было бы - не было бы этого тяжелого разговора, если бы с самого начала не было бы двойной игры. - Так, - увидев, что его слова подействовали, продолжил Антон. - Но это дело прошлое. Что поделаешь, раз так получилось? Исправить все-таки не поздно. Поэтому позабудем прошлое... Нет, пожалуй, забывать не стоит, поэтому запомним прошлое, чтобы на повторять ошибок, и заглянем в будущее... Хорошо?.. Предположим, вы не только беззаветно любите, но и бесконечно преданы друг другу... Наконец-то, вы порадовали ее мужа известием о свалившемся на вас счастье... Что же делает муж? Как английский джентльмен, откланяется и покинет помещение? Думаю, что нет. Скорее всего, он ее выгонит. И я, и ты на его месте поступили бы также. И были бы правы. Думаешь, она оставит ему сына? Никогда в жизни - это ясно, как божий день. Куда ей деваться? Естественно, к тебе... Антон обвел взглядом комнату. Виктор молчал. Антон опять был прав, но для Виктора в этот момент черный эгоист в его душе и Антон слились в одно лицо, в одну маску, в одну плутовскую ухмылку: "Давай, давай, Вика, полезай в петлю..." - Ты сразу становишься не только счастливым мужем, но и полновесным папой чужого дитяти. А если крошка окажется не только вождем краснокожих и переколотит палкой все твои маски, но и не взлюбит тебя? Дети очень тонко чувствуют свою власть над взрослыми, не правда ли? И используют ее полностью, не задумываясь, как тираны. Твой справедливый бунт будет бесполезен - мама тигрицей встанет на защиту своего детеныша, начав подозревать тебя в самом страшном - в том, что ты не любишь ее ненаглядного... И пусть, чем бы дитя не тешилось... А здесь очень, очень недалеко до расхода, до развода... Зачем же тогда, спрашивается, было огород городить?.. Но до финала еще очень далеко... Антон сделал паузу. Потом заговорил. Заговорил проникновенно, без всякой насмешки, но каждое его слово словно камнем ложилось в глухую стену, которая заслоняла свет, росла, отделяла Виктора от Люси. - После долгих мучений, после диких скандалов и ссор вы оба поймете, что, несмотря на вашу любовь и преданность, вам лучше расстаться... Лучше, конечно, для ее сына, ведь мальчик должен расти в нормальной обстановке. Значит, развод и размен квартиры. Ну, если развод только основательно истреплет тебе нервы, а с нервами у тебя всегда было слабо, особенно с лицевыми, то размен... Размен - это тысяча и одна ночь. Шахерезада стала бы лауреатом Нобелевской премии в области литературы, если бы работала в бюро обмена жилплощади... Бюро, бюро... Кстати, по службе ты уже коечего добился: кандидат наук, начальник лаборатории, в ГДР собираешься. А как посмотрят твои товарищи по партийному бюро на твои разводы-женитьбы? Где твоя моральная устойчивость? Жену у мужа увел, семью разрушил, а новую не создал... - Нельзя же так, Антон! - не выдержал Виктор. - Это же любовь, тут сердцу не прикажешь. - Почему же нельзя? - удивился Антон. - Тебе можно, а другим нельзя? Что же, выходит, мы поощряем тех, которые по три-четыре раза женятся и каждый раз по велению сердца? Все правильно. Не думаю, что сердечные страдания будут серьезным доводом, когда станут разбирать твой моральный облик. А недоброжелателей, насколько я знаю, у вас в институте хватает. И это было правдой. По мере того, как говорил Антон, у Виктора остывало желание спорить с ним - он и сам видел, сколько же было всего "против", и только одно "за" - любовь. - А теперь я скажу тебе самое главное... - подчеркнуто сделал паузу Антон. - Тебе тридцать четвертый, ты стоишь на какой-то, пусть не на верхней, но достаточно высокой ступеньке своего духовного, служебного, физического и умственного развития. Сейчас ты поступательно растешь, набираешь количественный потенциал, чтобы сделать качественный скачок - защитить докторскую диссертацию. Потом уйдешь заведующим кафедрой в какой-нибудь учебный институт, и тебя ждет спокойная и свободная, подчеркиваю, свободная жизнь. А эта женитьба-развод сломает тебе карьеру, ты остановишься в своем развитии,