Они расстались молча перед дверьми закрытого бистро в полвторого ночи, зная только имя и адрес друг друга.
В воскресенье поздно утром Алекс и Сильвио вместе с детьми были приглашены к родителям Сильвио на завтрак. В ночь на понедельник они в последний раз спали вместе, но поскольку они сами этого не знали, то были друг с другом не очень пылки и довольно невнимательны. Когда Сильвио заснул, Алекс выпила две таблетки риталина, сняла со стен большие репродукции своих любимых картин и закрасила их черной масляной краской; среди них был и автопортрет Паулы Модерзон-Беккер, сделанный на шестой день после свадьбы. Паула Модерзон-Беккер в феврале 1906 года неожиданно на целый год с лишним уехала в Париж. Своего мужа, художника Отто Модерзона, она оставила дома; он вместе с дочерью остался в Ворпсведе. В Париже в своем гостиничном номере она в тридцатилетнем возрасте написала свой автопортрет на шестой день после свадьбы: верхняя часть тела у нее обнажена, и она стоит так, словно вынуждена упереться головой в верхний край картины, на фоне бесконечного узора обоев, а большие глаза направлены в зеркало, она скептически разглядывает себя. Руки обнимают большой живот. Не будучи беременной, она изобразила себя как беременную женщину и в это же самое время писала своему мужу: «Я не могу сейчас приехать к тебе, просто не могу. И я вовсе не хочу сейчас, чтобы у меня был от тебя ребенок… Мне нужно подождать, пока все вернется или же появится что-то другое». Отто Модерзон навещал ее с октября 1906 года по март 1907-го. Как пишет одна исследовательница ее биографии, весной супруги, «полные добрых намерений и планов на будущее, вернулись в Ворпсведе. Паула стала спокойнее, но в то же время утратила большую часть своих иллюзий». Своей подруге Кларе Паула писала, что она не из тех женщин, которые могут жить самостоятельно, и что Отто может обеспечить ей больше свободы для самореализации, чем кто-либо другой. К тому же она была беременна. Через три недели после рождения дочери Матильды она умерла от эмболии легкого.
В понедельник утром Рауль позвонил ей и сказал, что съехал со своей прежней семейной квартиры и в пятницу зайдет.
Алекс положила трубку и съела полплитки шоколада, которая случайно лежала на диване. Как только дети вышли из дому, она легла обратно в постель и включила телевизор; она ела чипсы и не подходила к телефону, когда он звонил.
У нее не было сил ни работать, ни мыть посуду, ни смотреть в ясное небо.
В четверг вечером она сказала Сильвио, что абсолютно против своей воли влюбилась в одного тележурналиста, и Сильвио не нашел ничего лучше, как ударить ее в глаз, под глазом всплыл синяк, так что Сильвио, став совиновником происходящего, облегчил себе расставание.
Рауль подарил ей семь алых роз в честь первых семи лет с момента их встречи.
Летом они вместе с детьми поехали во Францию, к морю, осенью Алекс отвезла детей к своей матери, и тогда они отправились в Италию, и, наконец, зимой они вдвоем поехали в Негев, где прыгали по отрогам восточноафриканских каменоломен, в этой затхлой ране, раскрывшейся много веков назад, ране, которой никогда не суждено будет уже зарасти, где камни крошатся, переливаясь всеми цветами радуги.
В начале марта Алекс переехала с детьми в Цюрих, на улицу Парадизштрассе.
Дети скорее терпели его, нежели любили. Рауль терпел их значительно реже, чем любил, – мысленно, разумеется. Он плохо переносил их несокрушимую пока самовлюбленность (которую, как он считал, опираясь на опыт собственного детства, давно пора было сокрушить), то, что они напрямую, без обиняков, выражали свои элементарные потребности: «Ты что, молока не купила?» – с упреком говорили они Алекс, когда она, безмерно устав от живописи, возвращалась домой; «Сейчас читай мне книжку; где мои спортивные шорты». Шоколадные талеры в обертке из золотой фольги от «Crossair», которые Оливер и Лукас иногда находили полурастаявшими у себя под подушкой, новые магнитики-сувениры на холодильнике, – копии лондонских телефонных будок и маленькие статуи Свободы – были для них всего лишь свидетельством того, что Рауль постоянно куда-то уезжает, доказывали (хотя и невольно), что он здесь чужой.
В ночь на 29 мая 1994 года сверху упало небесное тело и пробило на поверхности маленькой планеты ее мира болезненно глубокий кратер. Об его острые края можно было пораниться и ранить другого; когда они по-весеннему теплым воскресным утром вместе завтракали, Рауль часто тщетно пытался вырваться из самой глубокой точки на дне кратера, где он с тех пор сидел, и с разбегу перемахнуть через острый как бритва край; он говорил с натянутой улыбкой: «Давай куда-нибудь вместе сходим, на прогулку в красивые места, вдоль берега озера например», а Лукас и Оливер подбирались к острому краю снаружи, подползали к собственной глубокой, до кости доходящей ране, швыряя в него снарядами из пращи: «Нет, мы с тобой не пойдем, ты обращаешься с нами, как – как с кусками мяса». Алекс же сидела ровно посередине, на остром краю, расчлененная надвое, простирая руки и туда, и сюда, и все-таки в конце концов отправляла Рауля домой, а сама шла с детьми в крытый бассейн.