— Отвечай!
Ждал немного, вызывая ее на ссору — а потом засыпал.
Как-то раз, когда они так спорили в трактире, Пьетро встрял с заявлением:
— Я буду учиться рисовать!
Писец нотариуса, закончивший к тому времени есть, покатился со смеху.
Пьетро долго смотрел на него, сбитый с толку снисходительным выражением его ласковых, самодовольных глаз.
Писец был белобрысый полный мужчина с лоснящимся и одутловатым багровым лицом и низким лбом. На нем был светлый костюм с золотой цепочкой. Он сказал Доменико со спокойной убежденностью:
— Не слушайте его. Пусть учится вашему ремеслу. Вы, трактирщики, деньги гребете лопатой.
Он намекал на выставленный счет, и все расхохотались.
По лицу Пьетро, с подбородка на лоб, поползли мурашки, и он воскликнул:
— А вам какое дело?
Писец достал из кожаного футляра янтарный мундштук с золотой окантовкой и вставил туда полсигары. Потом сказал:
— Сбегай-ка за спичками.
И бросил на стол сольдо.
Пьетро окинул взглядом комнату, покосился на отца: все на него пялились. Их глаза и лица жгли ему душу. Сердце колотилось.
— Ну так иди! — сказал Доменико.
Пьетро схватил монету и побежал в табачную лавку.
Тогда писец захохотал так, что лицо налилось кровью, закашлялся и с трудом выдохнул:
— Вот пусть всегда так слушается.
Анна с трудом выносила подобные сцены, но чтобы не потерять клиентов, сама в них не вмешивалась. Зато Доменико они только раззадоривали, и он чем дальше, тем больше убеждался в своей правоте.
— Слушай меня внимательно, — твердил он Пьетро. — Хватит тебе учиться. Знаешь умножение — и ладно. Школы вообще надо позакрывать, а учителей отправить землю копать. Земля — это лучшее, что дал нам Господь.
— Это ты так считаешь, — отвечала недовольно Анна.
— И много ты в школу ходила? — спрашивал с издевкой Доменико.
Не хватало ему еще с женой пререкаться! Она лишь качала головой.
— Мы даже подписываться не умеем, а нажили состояние.
Посетители, задумавшись, молчали. Потом, чтобы не расстраивать Анну дальше, вступались:
— Молодой еще. Кто знает, что из него выйдет.
— Да будь мне хоть шестьдесят, а ему за двадцать, я все равно ему голову отверну.
— А, ну большим и сильным, как вы, он точно не вырастет!
По утрам каждый завтракал в одиночку, когда выдавалась свободная минута, зато вечером за стол садились все вместе. Доменико — во главе стола, Пьетро — между ним и Ребеккой. Напротив хозяина — повар, с другой стороны — два официанта. За маленьким столиком, где были составлены тарелки и приборы, пристраивался помощник повара — боком, чтобы не сидеть ни к кому спиной. Анна ужинала прямо в кресле, чтобы не пропустить, если войдет посетитель.
Повар отошел к дверям на кухню и, привалившись спиной к стене, курил бычок. Ребекка носила грязную посуду. А помощник вприпрыжку, как мальчишка, побежал сказать конюху, что хозяин велел запрягать.
Доменико выпил еще стакан вина. Вынул вставную челюсть и украдкой, под столом, вытер салфеткой.
Анна взяла рубаху и села шить.
Наконец Доменико смахнул салфеткой крошки со штанов, Ребекка тут же прошлась по его костюму щеткой, Тибурци смазал башмаки, а сам он тем временем отдал несколько распоряжений. Потом на цыпочках подкрался к Пьетро, который стоял у окна, что-то про себя напевая и отбивая такт пальцами по стеклу, и съездил его по шее:
— Поедешь со мной в деревню.
Пьетро, ни слова не говоря, вскочил в уже запряженную коляску — и незадолго до заката они были уже в Поджо-а-Мели.
Завернув за угол сарая, Гизола увидела, что Пьетро стоит одиноко и неподвижно посреди гумна, засунув руки в карманы, и сказала серьезно, с упреком:
— Вы что здесь делаете? Почему раньше не приехали? Вы мне в тот раз не поверили. Ну да мне все равно!
И прибавила:
— Знаю, что вы мне скажете.
«Да, знает, — подумал Пьетро. — Все всё про меня знают. А я — нет».
Что поделать, его внутренняя жизнь всякий раз побеждала! Как горько было знать, что лишь потом, наедине с собой, он насладится тем, что прочувствовал, но так и не произнес! Поэтому он считал себя хуже всех. Лишь в фантазиях он находил, что сказать Гизоле — особенно утром, в полудреме.
Он оробел еще сильнее. Воротничок больно упирался в подбородок.
Гизола взглянула на него так, будто тоже над ним потешалась. Тогда, чтобы она не смеялась, он стал пинать стоявшую рядом оливу. Но когда он снова поднял глаза, Гизола смотрела на него еще пристальней, скаля зубы — явно в насмешке!