Все померкло вместе с солнцем. Пьетро охватила дрожь, он больше не мог вынести этой улыбки — хотел забыть, что вообще ее видел. Он безвольно склонил голову, думая, что должен понять, чем она так неприятна.
Гизола укладывала волосы, держа шпильки в руке, чтобы показать, что они новые. Каждой шпилькой, прежде чем воткнуть в прическу, она легонько колола ему руку. Но он не шевелился.
Видна была густая трава, по верхушкам ее гнувшихся стеблей прыгали насекомые.
Пока Гизола колола его шпильками, Пьетро подумал: «Конечно, она знает, чего я хочу. Но я должен сказать это сам: так надо».
Ее красные чулки придали ему смелости — но не в силах вымолвить ни слова, он шагнул к ней ближе, чуть дрожа.
Под оливами почти ничего не было видно. Земля совсем уже почернела.
— Что вам надо? Скажите мне оттуда. Не надо подходить.
Гизола заметила, что он не сводит глаз с ее чулок — но юбка была слишком короткая, и спрятать их не получалось.
— Ты знаешь?
Лицо ее приняло стыдливое и нежное выражение.
— Знаешь? Скажи.
Она залилась краской, отчего ее лицо еще изменилось.
— Знаю.
И поскольку он придвигался все ближе, отстранила его твердыми худыми руками.
Пьетро был так опьянен, что едва держался на ногах. Глаза Гизолы смотрели на него, не отрываясь, и кроме них он ничего не видел. Казалось, и поле, и вся тень за ней отзываются на малейшее ее движение.
— Отстаньте! Поговорим в другой раз… в другой раз, я сказала!
Пьетро чудилось — все тело его пропадает, растворяется в этом вечере.
— Я люблю вас, — прошептала Гизола.
И бросилась бежать, метнувшись в сарай и выскочив с обратной стороны: к гумну направлялся хозяин. Он шел в своих огромных ботинках, шумно дыша, так что голова ходила вверх и вниз. Пьетро остался стоять. Найденным в кармане камушком он оббивал угол сарая, даже не чувствуя, что сдирает кожу на костяшках.
Доменико посмотрел на него и засмеялся — Энрико, шедший за ним батрак, подхватил.
— Ты что, спятил? Чего стенку портишь?
Потом повернулся к Энрико:
— Та негодница хоть сбежала вовремя.
— Да они еще дети оба. Им бы все резвиться, — вступился Энрико, думая, что хозяин благоволит Джакко и Мазе. Но Доменико, довольный случаем поставить на своем, возразил:
— Я в этом побольше тебя понимаю. Молчал бы.
— Да, раненько они начали, — тут же согласился Энрико. И высказавшись, как всегда, сглотнул.
Выговор испугал Пьетро. Он сразу забыл о Гизоле. Но был еще во власти слишком сильного для него очарования. Он направился к отцу — тот, взяв лошадь под уздцы, разворачивал ее к дороге.
— Залезай.
Пьетро послушно сел в коляску, вытирая испачканные в земле руки и стараясь не встречаться ни с кем взглядом.
Конь танцевал перед открытыми воротами. Тогда Доменико стал хлестать его по ногам выше бабок. Животное попятилось и встало на дыбы, коляска ударилась в стену.
— Стоять. Я тебе покажу. А если до тебя не дойдет…
И стегнул кнутом.
— Если и до тебя не дойдет, как надо себя вести…
И стегнул еще раз.
— Так я тебя научу. Стой смирно.
Перехватив кнут, он стукнул рукояткой по храпу. Конь тряхнул головой, и Пьетро хотел уже слезть.
— Сиди, где сидишь. А то тоже кнута получишь.
Собравшиеся батраки смотрели с беспокойством. Им не терпелось, чтобы хозяин уезжал поскорее, а то вдруг и на них разозлится, да так накинется, что может и за палку схватиться.
Конь притих.
Доменико сунул кнут Пьетро и, встав перед лошадью, стал застегивать куртку.
— Запомни, все должны меня слушаться! Вот видишь — стоишь теперь смирно. А мне торопиться некуда, как захочу — тогда и сяду.
И в доказательство то расстегивал, то застегивал куртку, останавливаясь всякий раз, как лошадь мотала головой. Пристегнул получше конец поводьев и полез в коляску: поставил ногу на подножку и, ухватившись за борт, рывком забросил свое тело на сиденье, крикнув Пьетро:
— Подвинься.
Пьетро так растерялся, что даже не шелохнулся.
— Да двигайся, дурак!
И тут же повернулся к батракам:
— Работайте хорошенько, а то всех повыгоняю. Чтобы завтра все было вскопано.
— Будет сделано, синьор.
— Не сомневайтесь.
— Еще бы мы все вместе да за целый день не вскопали!
— Если дождя не будет!
Доменико смерил того, кто это сказал, таким взглядом, словно вот-вот на него кинется — и голосом жестким, как удар долота по камню, заявил:
— Если пойдет дождь, будете сцеживать вино. Джакко, дашь им ключи от погреба — они у тебя нарочно на такой случай.