А 29 января 1902-го началось. Правление товарищества шелковых мануфактур (Ю.П. Гужон, А.П. Мусси, А. Мейер) уведомило об увольнении через четырнадцать дней двух рабочих – Синицына и Макарова. Якобы «за пьянство и прогулы». Разумеется, основание лукавое. Гужон, глава товарищества, выпроваживал за ворота активистов «Общества взаимопомощи ткачей», а не тунеядцев, и предвидел реакцию всей артели. 31 января рабочие избрали тандем своими выборными на переговорах с администрацией. Администрация таковыми их не признала. Тогда 7 февраля коллектив в полном составе (932 чел.) предупредил хозяев об уходе с фабрики по истечении двух недель, то есть с 21 февраля. Хозяева промолчали.
Пока длился тайм-аут, прерывавшийся 14 февраля на безуспешное посредничество Красивского и Жилкина, противостояние перекинулось на улицы Москвы. Соперники померились друг с другом массовостью народной поддержки. Победили «питерцы», но победили нечестно. Полиция воспрепятствовала московским социал-демократам в союзе со студенчеством вывести 9 февраля на Театральную площадь и к Александровскому саду сочувствующих им рабочих под стандартными лозунгами о свободе и правах рабочего класса. Студентов заблокировали в здании на Моховой, а ночью арестовали и изолировали в Манеже. Рабочих окружили кордонами на территории фабрик и заводов. Потому разрозненные шествия тех, кому повезло проскользнуть сквозь оцепление, не выглядели внушительно. 10 февраля та же полиция не дала рабочим с окраин пробиться к Манежу, на помощь студентам. Альтернативную манифестацию – «зубатовских рабочих» – 19 февраля – никто не разгонял. В сорок первую годовщину отмены крепостного права многотысячная толпа возложила венки к подножию памятника Александру II в Кремле, после чего состоялся митинг.
21 февраля возобновились «боевые действия» в ключевом пункте. Шелковая фабрика Гужона встала. Все рабочие взяли расчет и ушли. 24 февраля администрация по обыкновению объявила о найме новых рабочих, причем на более выгодных условиях. Однако очередь к воротам предприятия не выстроилась. Как вскоре выяснилось, полиция пообещала всех, кто осмелится пойти к Гужону, арестовать и выслать из Москвы домой, в деревню. 26 февраля Товарищество пожаловалось на полицейских обер-полицмейстеру и в Министерство финансов. Трепов рекомендовал фабричному правлению пойти на мировую с уволившимся коллективом и не доводить конфликт до… приезда на фабрику санитарной инспекции. На другой день Гужон встретился с рабочими, которые потребовали присутствия Красивского и Жилкина. После долгого сопротивления под нажимом Трепова, звонившего по телефону, администрация пропустила на предприятие обоих. Те, посовещавшись с рабочими, огласили список претензий, включавший помимо прочего и возвращение Синицына с Марковым. Гужон категорически отверг этот параграф. В итоге с 28 февраля рабочие начали разъезжаться по деревням, а на фабрике заработала санитарная инспекция.
Хотя Гужон на редкость стойко отстаивал позицию «москвичей», имея за спиной солидарное с ним купечество среднерусской полосы, силы все-таки были неравны. Экономический минимализм «обществ взаимопомощи» рабочим импонировал больше, чем социал-демократическая программа государственного переустройства. Они не понимали, зачем нужно свергать царя, если виновник их бед – фабрикант. Равнодушие власти к рабочему человеку поневоле вынуждало того сближаться с подпольным «Союзом борьбы», единственным, кто по-настоящему помогал фабричному люду бороться за свои права. Однако стоило правительству предложить себя в качестве адвоката, рабочие тут же потянулись от нелегального защитника к легальному, да к тому же и более могущественному. Влияние «искровцев» в Москве в течение осени – зимы 1901—1902 годов ослабло существенно. Катастрофически оно упало бы после поражения Гужона. Доказав на примере Товарищества шелковых мануфактур собственную эффективность, «Общества взаимопомощи» возникли бы повсюду: и в центральных городах России, и на юге и западе страны, не говоря о Санкт-Петербурге. Через них – подобие профсоюзов – Витте легко отрегулировал бы отношения фабрикантов с рабочими. Ну а московское купечество ожидала неминуемая капитуляция. Не зря же Трепов после отъезда ткачей из Москвы пригрозил Гужону со товарищи «плохими последствиями» (арестом и изгнанием из столицы), коли они не уладят распрю с подчиненными по-хорошему.