— Как же, видел… видел, любезный друг!
— Ну, и что же ты скажешь?! Как ты меня нашел в этой роли?..
— Бесподобен… говорить нечего, что бесподобен… Одно только, почтеннейший… надо тебе заметить…
— Что такое? — удивился Самойлов, не допускавший критических суждений о своей персоне.
— Как же это ты, играя старого барина, не снял с пальца своего брильянтового перстня?.. Это тебе не простительно…
— Что за вздор! Зачем же мне было снимать перстень?
— А затем, мой друг, что старый барин никогда не носил, да и не стал бы носить на пальце таких крупных брильянтов. Это вульгарно…
Завязался горячий спор, и Самойлов между прочим сказал:
— Ты вздор городишь… Кому же и носить брильянты, как не барам?.. Я, слава Богу, на своем-то веку видывал бар и отлично знаю, что такое барин…
— Да, ты видывал, я об этом спорить не стану, — хладнокровно ответил ему Соллогуб, — а мне, все таки, лучше знать… я сам барин.
Василий Васильевич плохо знал французский язык, но очень любил, в особенности с иностранцами, объясняться именно по-французски, повторяя с апломбом какое-нибудь знакомое ему выражение или фразу.
Во время своего недолговременного пребывания заграницей, Самойлов встретился в Париже с балетмейстером М. И. Петипа, которого упросил проводить его в лучший магазин, где бы он мог накупить для подарков в Россию каких-нибудь изящных безделушек. Петипа любезно исполнил его просьбу.
— Что прикажете, мсье? — спрашивает Самойлова по-французски галантный приказчик.
— Quelque chose extraordinaire! — отвечает Василий Васильевич осматриваясь кругом.
Приказчик начинает показывать ему портсигары, спичечницы, табакерки, запонки, палки, ящики, зонтики, галстухи п пр., и пр, и пр. Однако, Самойлов не находил ничего подходящего и все время повторял одно и то же:
— Non, се n'est pas ca… quelque chose extraordinaire!..
В конце концов приказчик потерял терпение и вежливо с улыбкой сказал:
— Pardon, monsieur, vous voyez tous dans notre magazin… mais nous n'avons rien d'extraordinaire, dans ce moment, excepte vous, monsieur [14].
На сцене Самойлов был необычайно развязен. Никакой роли твердо никогда он не знал, не приучив себя к этому в начале своей артистической деятельности. Как бы ни была велика и ответственна роль, Василий Васильевич прочитывал ее не более пяти раз и являлся на первую же репетицию без тетради, но за то по обыкновению он и говорил то, чего вовсе не было в пьесе. Он с пафосом и с экспрессией произносил все, что Бог на душу положит, и при том, впрочем, так всегда удачно, что публика почти никогда не замечала его импровизаторских способностей. Его превосходная игра скрашивала все, и Василий Васильевич постоянно выходил победителем, а победителей, как известно, не судят. Горько плакались на него лишь драматурги, по словам которых почтенный артист уродовал их мысли. Самым главным винтиком театральной машины для Самойлова был суфлер, на которого им возлагались большие надежды, хотя, впрочем, на этого же несчастного мученика весьма часто Василий Васильевич совершенно несправедливо призывал громы небесные. Во всех своих погрешностях на сцене, происходивших по собственной вине, он вечно обвинял суфлера, упрекая его в неуменьи поддержать увлекающегося артиста.
Однажды, при исполнении в Мариинском театре комедии A. А. Потехина «Отрезанный ломоть», уселся я с Самойловым близ суфлерской будки и повел с ним сцену, в которой как оказалось, он был слишком не тверд. Почему-то на этот раз он плохо слышал суфлера, хотя тот выходил из себя, всеми силами стараясь угодить премьеру.
Самойлов ведет со мной свою речь, искоса поглядывая на суфлера и почти после каждого слова сердито покрикивая на него:
— Ну?.. Ну же?.. Ну?..
Суфлер еще более надрывается, а Самойлов, все-таки, ничего не может поймать из подаваемого им. Наконец, после слишком продолжительных понуканий, Василий Васильевич сбился с тона и шепотом проговорил мне, взглядом показывая на суфлера:
— А!.. Какова скотина?!
Несмотря на свой артистический талант и на импровизаторские способности на сцене, Самойлов «в жизни» не отличался красноречием, хотя не прочь был при случае произносить речи, стихи, или вообще что-нибудь рассказывать. Вспомнив, как он выбранил во время хода пьесы одного суфлера, кстати скажу, как он же, желая поощрить другого, С. М. Сосновского, взялся подать ему подарок от группы и при этом произнести несколько теплых слов.
По предварительному соглашению участвовавших в подписке, подношение должно было состояться после торжественного обеда, данного в честь A. Н. Островского, когда вся труппа была в сборе частным образом.
Самойлов торжественно подошел с Сосновскому и, передавая ему подносимые часы с цепочкой, сказал очень несвязную речь, в которой после каждого слова останавливался, подыскивая выражение, и в конце-концов окончательно спутался.
По этому поводу в одной газете появился даже следующий анекдотического характера диалог:
— Почему это такой великолепный актер, как Самойлов, хорошо и бойко разговаривающий на сцене, подавая подарок суфлеру, сказал несвязную речь?
— Оттого, что на сцене-то он всегда сам слушает суфлера, а в данном случае суфлер должен был его слушать. Вот и все!
Самойлов очень любил слушать и рассказывать забавные анекдоты и так же, как Сосницкий, всегда перепутывал и забывал разные обстоятельства при рассказе. Однажды является он ко мне в уборную и говорит:
— Ну, батюшка, вот уморительную-то вещь могу вам рассказать… прелюбопытная история…
И затем начинает рассказывать то, что слышал от меня же накануне.
— Василий Васильевич, — перебиваю я его, — да ведь этот анекдот я только что вчера вам рассказывал…
— Разве?!..
— Да…
— А мне показалось, что это совершенно новый анекдот…
На сцене он не прочь был подшутить над растерявшимся почему-нибудь товарищем. Артистка Е. В. Владимирова, обыкновенно изображавшая аристократок, была близорука и рассеянна. При первой постановке комедии графа В. А. Соллогуба «Чиновник», в которой заглавную роль играл Самойлов, а графиню — Владимирова, Василий Васильевич жестоко подшутил над этой артисткой. Содержание пьесы таково: в деревню к графине приезжает по делам службы чиновник, которого гостеприимная хозяйка хочет подольше удержать у себя в гостях, несмотря на его стремление поскорее возвратиться в столицу. Она с ним кокетничает и, в одной из сцен, предлагает ему взять ее под руку и отправиться в сад. На репетициях Владимирова все время забывала, что ей следует уходить со сцены с Самойловым в дверь налево, чтобы не встретиться с другим персонажем, который тотчас же должен был выходить из противоположной двери. Каждый раз она порывалась на правую сторону и, хотя ей указывали ее ошибку, она тем не менее, все-таки, направлялась не туда, куда нужно.
На спектакле она опять забыла местоположение сцены, и когда взяла Самойлова под руку, то сразу же растерялась. Однако, через несколько секунд оправилась и громко, как бы по пьесе, спрашивает Василия Васильевича, который нарочно не трогался с места:
— В которую же дверь мы пойдем?
Тот, не изменяя тона роли, тоже точно по пьесе, отвечает:
— Извините, графиня, я ведь впервые имею удовольствие быть в вашем доме, а потому и не знаю его ходов и выходов. Потрудитесь вы указать, в которую дверь нам лучше уйти.
Артистка смутилась м, конечно, повела его по прежнему не туда, куда надлежало по ходу комедии. Однако, этой случайной вставки никто из публики не заметил.
С плохими актерами Самойлов не церемонился. Случилось ему участвовать на клубной сцене, после уже своей отставки, с какой-то бездарной любительницей. Окончив роль Василий Васильевич пошел к себе в уборную разгримировываться. По окончании пьесы начались вызовы. К уборной Самойлова подбегает эта любительница и говорит:
— Василий Васильевич, пойдемте поскорей, нас вызывают…
— Нас? иронически переспросил Самойлов. — Коли «нас», так идите и откланивайтесь.
14
«Извините, м. г., вы видите все в нашем магазине; но мы ничего не имеем необыкновенного в эту минуту, исключая вас».