Гедеонов встретил его радушно и тотчас же приступил к деловому разговору. Гемузеус остался у дверей в смиренно-почтительной позе.
Выслушав предложение директора занять должность главного режиссера. Орловский ответил:
— Искренне благодарю ваше превосходительство за честь, но согласиться на это не могу.
— Почему? — удивился Гедеолов.
— А потому, что при нашем составе труппы и при той обстановке, какая существует теперь на немецкой сцене, ни один порядочный человек не имеет права согласиться быть режиссером. Для этого нужно быть подлецом и мерзавцем…
— Значит, отказываешься? — спросил Александр Михайлович.
— Да… решительно…
— Директор повернулся в сторону Гемузеуса и произнес:
— Слышал?…
— Слышал.
— Понял?
— Понял-с.
— Ну, так с сегодняшнего дня я назначаю тебя главным режиссером.
Гемузеусь молча поклонился.
На коронационном празднестве и Москве, в 1856 году, в одном из парадных спектаклей в Большом театре, Гедеонов обрил бороды всем итальянским певцам, принимавшим участие в этом торжественном представлении. Произошло это таким образом: первый акт оперы Алфксандр Махайлович смотрел из своей ложи и ужасно возмущался, что артисты появляются на сцене в напудренных париках и с небритыми бородами, что, конечно ослабляет впечатление своею противоестественностью. К концу действия Гедеонов до того рассвирепел на эту «антихронологию», что быстро спустился на сцену и отдал приказание моментально всем исполнителям выбриться. Конечно, поднялся ропот, но директор слышать не хотел ни просьб, ни уверений. Он приказал немедленно позвать нескольких парикмахеров и велел им в своем присутствии приняться за «удаление бород, безобразящих лица артистов». Итальянцы нехотя повиновались требованию директора, только один из них слишком уж энергично запротестовал. Он наотрез отказался расстаться со своей выхоленной красивой бородкой. Гедеонов подошел к нему и что-то шепнул на ухо до того внушительное, что тот сию же минуту опустился на приготовленный для него стул и подставил свое лицо под цырюльницкую длань.
Из всей театральной и домашней челяди Гедеонов любил только одного своего камердинера Петра, который рисовался весьма влиятельною особою при своем господине. В Москве этому верили, и в дружбе Петра заискивал весь театральный. мирок. Приезжая с директором в Белокаменную, он ловко разыгрывал там grand senieur'a и покровительствовал актерам с развязностью Хлестакова, причем так же нелепо завирался, как и Иван Александрович перед городничихой, Земляникой, Тяпкиным-Ляпкиным и пр. Петр был очень невзрачен, маленького роста, с густыми черными волосами и с такими же бакенбардами; с Александром Михайловичем любил обращаться попросту, чем умышленно щеголял перед артистами. Гедеонов его называл Петрушей и ни с кем так любезно не разговаривал, как с ним. По уходе со службы Алексаидра Михайловича, Петр был сделан ездовым капельдинером при директоре, однако этою должностью он не был доволен.
V
Состав русской драматической труппы. — Скудость состава русской оперы. — О. Я. Сетов. — Поднятие русской оперы Федоровым, — Режиссер К-н. — Фауст, Мефистофель и Гретхен. — Преподаватели пения в училище. — Итальянец Риччи.
Когда П. С. Федорову были вручены бразды правления «репертуарною частью», то многие его закулисные приятели, с которыми до этого он был в коротких дружеских отношениях, вдруг сделались его подчиненными. Некоторые от этого ожидали для себя выгод, но большинство было уверено, что новый начальник быстро забудет хорошее прошлое. Оно отчасти так и было. Однако, Павел Степанович в свое оправдание говорил, что его положение не позволяет поддерживать прежней короткости в силу того, что он не хочет переносить упреков за пристрастие к кому либо.
— Со всеми я не могу быть приятелем, а с некоторыми дружить неудобно. Если приятелю придется оказать какое-нибудь, даже заслуженное одолжение, все остальные будут кричать, что это мною сделано по дружбе, то есть другими словами, станут уличать меня в несправедливости.
Лишь с одним В. В. Самойловым он сохранил прежние товарищеские отношения и говорил с ним на «ты», со всеми же остальными сделался весьма сдержанным и стал поддерживать только служебно-официальные знакомства.
Когда Федоров вступил в должность начальника репертуара, русская драматическая труппа имела блестящий состав. В ней красовались: Н. В. Самойлова, П. И. Орлова, Ю. Н. Линская, A. Е. Мартынов, В. В. Самойлов, A. М. Максимов, И. И. Сосницкий и мн. др. Русская же опера хромала. В числе ее представителей было не много талантливых людей: Д. М. Леонова, A. А. Булахова, Латышева, О. А. Петров да Артемовский. На это Павел Степанович обратил свое внимание и всячески старался поднять оперный театр, что впоследствии ему и удалось сделать. При нем явился О. Я. Сетов, который, благодаря своему умению петь и артистическому темпераменту, в короткое время сделался любимцем публики и во все время своего первенства на теноровых партиях способствовал увеличению сбора. Вслед за Сетовым появился Ф. К. Никольский, который так же возбуждал громадный интерес в меломанах. Нынешний талантливый капельмейстер Э. Ф. Направник был приглашен на службу при императорском театре так же Федоровым, сначала помощником тогдашнего тоже замечательного капельмейстера Константина Николаевича Лядова, а после его смерти главным дирижером. Долго было бы перечислять талантливых певиц и певцов, приглашенных Федоровым для русской оперы, достаточно упомянуть Лавровскую и Мельникова, чтобы поверить в искренность забот Павла Степановича. Требовалось не мало усилий и хлопот, чтобы при существовании итальянской оперной труппы, в которой были такие знаменитые артисты, как Бозио, Тамберлик, Грациани, Гризи, Марио, Виардо, Кальцоляри и др., поднять дела русского оперного театра. Но Федоров этого достиг, и русская опера с его легкой руки воскресла и существует с успехом доныне, что, однако, не мешало многим из ее представителей относиться к Павлу Степановичу, так нежно ее любившему, крайне несправедливо, в особенности же в последние годы его жизни, когда чуть ли не весь оперный штат от него отшатнулся. Его стали игнорировать, чествуя новых лиц, приставленных к театру бароном Кистером. Федоров все это пережил и, несмотря на то, что был мстительным от природы, ничем дурным не отплатил за это неблагодарным певцам.
Любимым театром Федорова был, конечно, оперный, которому он посвящал чуть ли не каждый вечер. Впрочем, этому не мало способствовало и то, что оперный режиссер К-н умел ему подслуживаться. Этот ловкий господин, ради собственных выгод, очень, хорошо угодил своему начальнику тем, что устроил ему отдельную комнату на сцене, где, как Мефистофель Фаусту, показывал ему хорошеньких хористок, в виде Гретхен. Как оказывается, он хорошо знал вкус Павла Степановича… Старика это тешило, он стал появляться там не только во время спектаклей, но и во время репетиций, что было следствием его увлечения одною из Гретхен, хористкою 3-ою. Федоров затеял с ней любовную канитель, которая, однако, вскоре порвалась по независящим от него причинам. Несмотря на свои симпатии к 3-ой, Павел Степанович никогда не позволял ей забывать, что он ее начальник. Она же, с свойственной женщине легкомысленностью, стала кичиться его вниманием и даже позволяла себе манкировать службой, за что услужливый режиссер не решался ее штрафовать.
Как-то раз на репетиции подошли к Федорову две хористки и со слезами на глазах пожаловались, что К н немилосердно. их штрафует.
— За что? — спросил начальник репертуара.
— Да вот, например, за то, что мы вчера опоздали на репетицию только на пять минут. Между тем, с 3-овой, которая иногда совсем не является в театр, не бывает никаких взысканий. Ей даже замечаний не делается.