Зима у нас теплая, еще зелень срываем с грядок. Сейчас рассказываю по телевидению историю своей станицы — у нас есть свой минителецентр, работает он успешно и даже процветает. Я веду на нем тридцатиминутную передачу по средам. «Не надо мне бронзы многопудья!» — писал Маяковский. Мне тоже не надо. Однако приятно, что прохожие не шарахаются от меня, некоторые даже узнают. Да и собаки за своего принимают, приветливо так хвостами повиливают…
Купить в станице сегодня можно все, кроме здоровья. От обилия бульварной литературы голова кругом — десяток развалов. Станица не угасает. Наши виноделы создали церковное вино «Благодать», поставили линию разлива. Ну, это Кубань. На дегустации в Москве вино получило приз. Увидишь «Благодать», загони последнюю сотенную, но купи бутылочку — прелесть. Создала такое чудо моя ученица.
Ну, прощаюсь. Снег падает и тает — Кубань все же.
Герман».
— Хорошее письмо, — сказал Володя. — Зоенька, а что ты думаешь по поводу его оценок, пожеланий? Не лукавит?
— Думаю, нет, — ответила она. — Там же видно, когда он шутит.
— Это хорошо. Ведь я что-то вроде этого ожидал от него. Ты знаешь, в последнее время меня стало беспокоить, что я живу, едва-едва напрягая мозги. И вот недавно появилось смутное желание поднагрузить их. Не поверишь, тут же, как-то сами по себе, стали возникать некие замыслы, рифмы. И все чаще приходит мысль: а ведь и я могу кое-что написать, и надеюсь, неглупое.
— Я знаю. Ты напишешь, обязательно напишешь.
И он стал писать, но уже не от случая к случаю, как было до этого, а почти ежедневно. Это были стихи и рассказы. И половина из них о любви. Теперь, чем бы он ни занимался, за ухом у него всегда зажат простой карандашик (плотницкая привычка), а из нагрудного кармана торчит блокнот. Кроме того, Володя продолжает читать всякого рода литературоведческие книги и хрестоматии. Мало того, он их конспектирует.
Однажды Зоя поинтересовалась у него, зачем ему это?
— Чтобы изредка перечитывать то, что меня особенно заинтересовало. А что из этого выйдет, пока и сам не знаю. Но я, понимаешь, вдруг обнаружил, что мне нравится учиться и не чему-нибудь, а умению хорошо писать.
— Я рада за тебя. Но не проще ли сделать пометы и перечитывать прямо из книг.
— Нет. Ведь, конспектируя, я укладываю материал по-своему и не только в конспект, но и в память. И не исключено, что я еще не раз перетрясу его. Любые знания требуют систематизации и переосмысления.
— Ну, дерзай! — как призывает тебя к свершениям твой друг.
Как-то раз Володя попросил Зою взять для него в библиотеке «Войну и мир» и потом дней десять почти не расставался с ней. Дочитал и говорит:
— Зоенька, видно, мне нужно было дожить до возраста Христа, чтобы суметь по-настоящему оценить всю мощь таланта Толстого. Потрясающее впечатление. Эта книга побуждает и к размышлениям, и к действиям весьма активным.
— Я читала ее… И все же… чем, по-твоему, она оригинальна? — спросила Зоя.
— Видишь ли, — ответил он, — литераторов иногда называют художниками. Так вот, лишь гению по плечу показать во всем их объеме и многообразии такие сложные явления как война и мир. И, мне кажется, я почувствовал природу творчества.
— Любопытно. И как же все это происходит?
— Ну, примерно так. Вначале появляется желание создать некий сюжет. Уверяю, это не прихоть, а неотступная потребность и способ избавиться от части накопленных мыслей, образов и впечатлений. Хороший мастер в своем воображении, подобно Творцу, создает маленькую планетку, живущую по своим законам. Населяет ее людьми, зверями, птицами. Наполняет бытом, мыслями, чувствами. Он обязан заглянуть в каждый уголок этого загадочного мира и все устроить в нём по своему усмотрению. И тут многое, конечно, зависит от фантазии автора, его желания и любопытства.
— Мне это нравится, — сказала Зоя. — Однако слишком абстрактно… и ни слова о том, каких усилий стоит автору создать роман или повесть.
— Ладно. Ты права. Что стоило Творцу создать мир и что побудило его сделать это, знает только он. А вот о труде автора нелишне и поразмышлять. Создание им произведения, на мой взгляд, напоминает работу тутового шелкопряда. Да-да. И не улыбайся, это еще тот работяга! Ведь он выпускает шелковую нить длиной до тысячи метров. И прежде, чем взяться за это деликатное дело — самое важное в его жизни, он готовится к нему. И готовится серьезно. Словно примеряя новые образы, он четырежды сбрасывает свою шкурку, и после каждой линьки продолжает накапливать силу (применительно к автору — творческую). И вот, наконец, он готов. Начинается таинство. Сначала шелковичный червячок разбрасывает по древесным прутикам своеобразную сеть, где и располагается как в гамаке (автор набрасывает план). А затем, выпуская шелковую нить, начинает завивать кокон. Это и есть произведение. Ниточка событий тесными кольцами укладывается им вокруг своего тела. И так сотни и тысячи витков. Здесь прошлое встречается с будущим, а будущее пересекается с настоящим. Нить — это поиск истины. Повествование должно быть ровным, а стиль изящным. Прядильщик этой волшебной нити, растрачивая себя, уходит внутрь кокона. Пространство, в котором развивается произведение, отделено от реальности тонкой шелковой стенкой. Червячок в пятый раз сменяет кожу и выходит из шкурки уже не гусеницей, а куколкой, которая, если ей ничто не помешает, обязательно превратится в бабочку. Вот примерно такие же метаморфозы претерпевает и писатель. Он тоже непрерывно меняется.