— И еще, в исповедальне допускаются гирлянды и скульптура в современном духе… А где же Эрмина?
Эрмина, задержавшись у столика, беседовала с обедающей в одиночестве дамой, простой, немного полноватой.
— Кто эта дама с претензиями? — спросила Алиса.
Коломба стала шептать Алисе на ухо.
— Мадам Уикенд. Истинная. Законная.
— Как?
— Да. По имени Розита Лакост.
— Но он, тот, которого мы зовем мосье Уикенд… его зовут?..
— Ба, его зовут Лакост, ну да. Не в своем торговом доме, его торговый дом — это Линдауэр.
— Коломба, как, по-твоему, он поступит с малышкой?
Коломба пожала плечами.
— Для малышки нет оснований, чтобы он не женился на ней в один прекрасный день. Если бы выходили замуж только за холостяков!..
— Но есть масса вещей, которых я не знаю. Эрмина изменилась, как ты успела заметить.
— А если я задам ей вопрос прямо в лоб?
— Я думаю, что это не совсем правильно. Будь осторожна, она возвращается.
— Что ты будешь есть, малыш? А, Эрмина?
— Я… То же, что и вы, — сказала Эрмина наобум.
— Я треску в томатном соусе и одну сосиску, — сказала Алиса.
— А я бифштекс из рубленого мяса с яйцом и гарниром из сырого лука. И шоколадный крем после сыра.
— И конечно же, натуральное шампанское или божоле, Эрмина? Эрмина! Где ты?
— Мне холодно, — сказала Эрмина, потирая руки. — Бифштекс с перцем и салат.
— Холодно? В такое время года? Восьмого мая? Коломба, ты ее слышишь?
Коломба ответила ей незаметным знаком, и Алиса не настаивала.
— Пей, Эрмина, ты согреешься.
Они опорожнили натощак первый кувшинчик вина. Алиса стала дышать глубже, сняла тем самым напряжение, сжимавшее ей грудную клетку. Она немного опьянела и захотела есть. От вина и желания есть у нее по телу разлилось блаженство, и все вокруг стало светло-желтым. Лица ее двух сестер внезапно утратили привычное выражение, над которым она никогда не задумывалась, и превратились в незнакомые лица, похожие на те, которые встречаешь один раз и которые ничего не утаивают. Видно было, что Коломбе исполнилось тридцать четыре года и она не переставая пичкала никотином свой хронический трахеит.
«Красивое лицо, — думала Алиса. — У нее морщинки в углах рта и губы похожи на мои, но они стали тоньше от усилий держать сигарету во время чтения, игры на пианино, пения, разговора. Взгляд честного робкого человека, длинные морщины на щеках… Я уверена, что она никогда ни на кого не смотрела, кроме Баляби, второй экземпляр чистой добродетели и верности. Малышка очень хороша, несмотря на свои светлые волосы или как раз из-за светлых волос. Но у нее что-то не ладится, не знаю только, что именно. Здоровье? Неприятности? Ревность?.. Эта история с „мосье Уикендом“ не очень понятна… Зачем она пришла сюда, эта вторая мадам Уикенд? Приятно быть здесь с моими закутошницами, и треска такая нежная…»
Она жадно выпила еще один стакан холодного, пахнущего фруктами вина, и шум моря возник в ее ушах. Ей стало еще лучше, блаженство нарушалось лишь неясным беспокойством, чем-то черным, как закопченный потолок или низко ползущая туча. Сморщив лоб, она стала вспоминать.
«Ах, да! — сказала она себе. — Вот что это такое, Мишель умер. Он умер, и это тянется уже столько дней, и я спрашиваю себя, долго ли это будет еще продолжаться… Из-за чего опять эти двое ссорятся?»
— Нет, я туда не ходила, — говорила Эрмина.
— Мне это хорошо известно, — сказала Коломба.
— Нет, точно, я туда не ходила, я этого не скрываю.
— Ты этого не скрываешь, но ты мне об этом не сказала. Ты мне сказала «я должна подождать» таким тоном, чтобы я поверила, что именно дирекция театра просила тебя подождать, пока служащая по найму уйдет. Тогда я, набитая дура, делала все возможное и невозможное, чтобы никто другой не занял этого места. Ты могла бы просто сказать, что тебя это не интересует, что тебе это не нужно, — и я тебя поздравляю с этим, — дополнительная тысяча франков в месяц.
— Прежде всего я ни о чем тебя не просила!
Эрмина не повышала голоса, но у нее снова появилось выражение озлобленной жертвы, ее взгляд снизу вверх и чуть заметное хрипящее стенание в конце фраз. Коломба обходилась с ней без язвительности, но говорила достаточно настойчиво, так что в конце концов она рассердилась. Алиса сделала над собой усилие, чтобы выйти из своего состояния светло-желтой отрешенности и прекратить легкий шум в ушах.
— А ну-ка, ну-ка, что это за манеры? Никаких историй во время еды, параграф третий кодекса закутка. Параграф четвертый: никаких публичных дискуссий.