Коломба, музыкантша, в самые тяжелые времена не променяла бы музыку на гуся с каштанами… Она же, Алиса, все умела делать. Она сумела даже выйти замуж… Чистые жизни, в общем-то, жизни девушек бедных и гордых, элегантных на своих сбитых каблуках, девушек, взиравших на любовь без особого почтения, с видом, который как бы говорил: «Посторонись немножко, старушка, сделайся незаметной… Сначала — голод да еще борьба за жизнь, а еще мы любили посмеяться…»
Алиса украдкой рассматривала лицо Эрмины, ее заострившийся подбородок, тень на щеке от мягкого локона светлых волос… Она вздохнула и вышла из задумчивости.
— Кофе выпьем, закутошницы?
Коломба отклонила резким жестом соблазнительное предложение, потом приняла его с извиняющейся улыбкой.
— О! Да, кофе, и будь что будет! Кофе, кальвадос, словом, все!
Она перевернула меню и быстро набросала на нем нотные знаки. Ее фетровая шляпа, надвинутая на глаз, сигарета, которая перекашивала ее рот вправо, лишали ее лицо симметрии, но на нем оставалось выражение благородной и отвлеченной усталости. «Эта заслуживает большего, чем имеет, — рассудила Алиса, — даже включая сюда Каррина, прозванного Баляби».
— Ты не должна бы пить вечером кофе, Эрмина…
— Ты так думаешь?
Младшая улыбалась, но Алиса почувствовала холодность, вызов в ее улыбке и встревожилась, хотя и не выдала себя.
— Как тебе угодно, малыш.
На освобожденном от посуды столе официант с серыми усами расстелил бумажную скатерть, поставил кальвадос цвета светлой карамели и подогретые чашки, затем глиняный кувшин с фильтром, и Коломба оживилась.
— Кофе у них всегда хорошо пахнет, а, Алиса… Итак? Что ты собираешься делать после всего этого?
— Чего именно?
— Но, Алиса, я хотела сказать… Ну, о Мишеле.
— Ах, да… Ничего. В данный момент ничего. Еще предстоит много юридической волокиты… О, ля, ля… К счастью, у Мишеля нет никаких родственников, но, главное, я рассчитываю рассказывать о нем как можно меньше.
— Хорошо. Как тебе будет угодно.
— Потому что, откровенно говоря, я… я не очень им довольна в этом деле…
— В каком деле?
— Ну… я считаю, что ему не следовало бы умирать.
Она раздавила сигарету в блюдечке и повторила не очень уверенно:
— Так вот, я считаю, что он не должен был умирать. Я не знаю, понимаешь ли ты меня…
— Очень хорошо. Кажется, понимаю. В общем, ты так же осуждающе относишься к этому нелепому происшествию, как отнеслась бы к самоубийству.
— Правильно. Самоубийство — это не очень-то красиво.
— Какова бы ни была причина? — спросила Эрмина.
Она слушала своих сестер с волнением, водя острым ногтем по бумажной скатерти.
— Какой бы ни была причина, — сказала Алиса.
— Какой бы ни была причина, — повторила Коломба.
Она обменялась с Алисой спокойным и преданным взглядом.
— Но, наконец, — воскликнула Эрмина, — бывают же самоубийства от… отчаяния, из-за любви.
— Что ты на это скажешь, Алиса? Я, — рискнула Коломба, — я думаю, что, если мужчина меня любит, он не должен предпочесть мне что-нибудь другое, даже самоубийство.
— Но, если ты довела его до отчаяния, Коломба?
Коломба посмотрела на сестру с величественной наивностью.
— Что же ты хочешь, раз я с ним, он не может быть в отчаянии? Логически он мог бы быть доведенным до отчаяния только в том случае, если бы меня с ним не было…
— Мне нравится «логически», — сказала Алиса, улыбаясь Коломбе.
Но Эрмина покраснела до корней волос. Будучи более скрытной, чем ее сестры, она иногда бывала более откровенной.
— Вы, вы… Это неслыханно! — воскликнула она. — Вы оспариваете у человека право упасть в воду непреднамеренно!
— Ну, разумеется, — сказала Алиса.
— Этот человек, который думал о твоей судьбе и после своей смерти, о том, чтобы обеспечить твою жизнь…
— Ну и что? — резко сказала Алиса. — Материальные блага, ты знаешь, я… лучше бы он подумал, как сохранить свою жизнь.
— О! Ты… Ты…
Эрмина оторвала длинную ленту от бумажной скатерти и, понизив голос, бросила несколько оскорбительных слов. Коломба и Алиса подождали, пока она успокоится, их терпение и сдержанность, казалось, оскорбили ее. Когда она неосмотрительно сказала со вздохом: «Бедный Мишель!», Алиса положила ладонь на ее руку:
— Осторожно, малышка, ты сегодня вечером немного выпила. Ты одна из нас четырех не переносишь вина. Мишель — это мое дело. Даже там, где он сейчас. Уж если я не могу больше перед вами двоими говорить то, что думаю, если я не могу больше ошибаться, когда мне хочется, будь это от несправедливости или от… любви…