Она раскрыла сумочку, висевшую на плече, и достала из нее приготовленную пачку купюр. Потом протянула Егору, но тот даже не посмотрел в ее сторону.
– Хорошо, я на подоконник положу.
– Нет, постойте! – Егор шагнул к ней. – Витя говорил мне, что вас оставил папа. Значит, и вам не очень сытно живется?
Елена пожала плечами.
– Вот и оставьте мне только девяносто копеек, что я давал Вите в тот день. Мне больше ничего не надо. Правда. Это ведь ваши деньги, а не мои. И еще… Можно, я провожу вас?
Они медленно шли по осенней улице. Шли рядом и тихо разговаривали. О погоде и о детстве, о жизни. И уже не оглядывались по сторонам, ловя насмешливо-снисходительные взгляды прохожих. Над ними остатками медно-золотистой листвы вяло шелестели деревья.
– Посмотрите на марлевые прожилки тополиных листьев, – сказал Егор, – они, листья, уже рождаются старыми и морщинистыми, неся в себе память всех предыдущих поколений. Так и люди, наверное… Только память эта почему-то недоступна для пользования.
– Да, человек далеко не всё может знать и понимать в этом мире, – согласилась Елена. – Никому, например, не дано знать, какой ценой оплачивается счастье.
– И горе, – добавил Егор. – Простите, я опять о грустном…
– Ну, вот мы и пришли. В этом подъезде наша с Витюшей квартира на третьем этаже, номер двенадцать.
– Вы так сказали, будто приглашаете меня в гости…
Елена улыбнулась в ответ и пожала плечами.
– Я просто хочу вас покормить.
– Не сегодня, конечно, – сказал Егор. – Я, наверное, должен как-то по-другому выглядеть… Дайте мне несколько дней.
– Хорошо. Мы будем ждать, – сказала она. – Только… не собирай больше бутылки…
– Обещаю. А вы… передайте привет сыну. Он правильный пацан! И пожимает плечами… как ты…
– Хорошо, передам, – сказала она с теплотой в голосе.
Он поднял руку, прощаясь. Потом повернулся и быстро стал удаляться, не оглядываясь. Елена проводила его глазами, пока светлая куртка не скрылась за углом…
Зал ожидания
Вначале, точнее, напоследок – я решил пойти в редакцию. Хлопнуть дверью, так сказать. Не натурально – с дрожанием стекол и осыпанием штукатурки. Я ведь не психопат, не сторонник эпатажа. Хлопнуть дверью означало для меня узнать, наконец, что хоть кто-то не станет заворачивать в газету селедку, а бережно вырежет подборку моих стихов и, может быть, даже захочет прочитать их еще раз – когда-нибудь, в непростую минуту. Такое вот желание, прощальная мечта. Заключительное слово подсудимого, так сказать.
А еще хлопнуть дверью – это доказать самому себе, что не зря я отмучился сорок лет в этой стране, врастая корнями в ее благодатную и веками поруганную землю, впитывая всеми капиллярами своей души ее особый, не поддающийся теоретическим выкладкам менталитет. И не зря всю сознательную жизнь тяготился своей авторской невостребованностью, душившей во мне самые светлые замыслы. И не зря так долго сопротивлялся, пафосно заявляя в заводской многотиражке, что «никогда не буду эмигрантом». Был такой порыв души – что отказываться…
А вот теперь, в середине южного ноября, когда слякотная осень пролилась на мой город мокрым сумраком стылых вечеров, я твердо знаю, что совсем скоро окажусь в другой точке планеты, можно сказать, в другом измерении, где нынче просто сезон теплых дождей, где в городах дома проектируют без системы центрального отопления…
Да, я решился. Я, наконец, отважился на этот шаг. Достала меня эта жизнь, что ли… Семья была, а теперь нет. За пазухой – одни долги. В столе – роман в двух книгах, сотни стихов и два десятка рассказов. А в голове – не смотря ни на что – рожденные неустроенностью грандиозные творческие замыслы.
Мои приятели и сослуживцы – украинцы и русские – с которыми мне всегда было легко и просто общаться и с которыми я никогда не испытывал ущемленности, – они давно называли меня идиотом, завидуя, может быть, в душе моему происхождению и, вместе с тем, высмеивая мои патриотические лозунги. А я неизменно отмахивался, утверждая, что уезжают только смелые люди, а остаются очень смелые, как я. Эта шутка поначалу работала безотказно, но потом приелась и перестала вдохновлять меня самого. Что поделаешь – время способно проделывать любые метаморфозы с человеческой душой, и я для него – времени – не исключение. Вот и меня, стало быть, оно подвигло на решительное изменение образа жизни.