— Да, коли Шурочка затеет что — хоть камни с неба вались. Мурцовки хлебнет с ней Семен.
— Ай, бросьте вы! Дай-ка, так она еще в люди выведет его.
Но первое время после свадьбы каялась Анна Галаганиха, что погорячилась она тогда у колодца.
— Около святых черти водятся, сынок, — сожгла тогда Анна все мосты и свои и сыновы и заслала сватов.
Заслала, а потом и жалела:
— Ой, отец-отец. Охомутали мы, знать, Сеньку и супонь затянули.
— Да ну, ёшкина мать! — возражал ей и себе Григорий. — Сенька наш с Германией справился, с Японией, а то с какой-то Шуркой Балабановой не совладает. Да из них такая ли еще пара выйдет!
— Не-е-ет, старик, не получится, я гляжу, из этой Шурочки ни жены, ни хозяйки, ни снохи, ни матери.
— А никто ему не виноват. Знал, кого брал.
Семен знал, кого брал, да и люди тоже считали, что знали.
— Ну, как, подруженька? — спрашивали у нее бабенки побойчее при Семене прямо. — Замужем-то слаще?
— Чаще! — укорачивала длинные языки Шурка. А то и вовсе отрубала. Она это умела.
По-прежнему и у Шурки не лежала душа к свекровке, к ее дому, порядкам и рачительности. Галаганиха ворчала на невестку, когда она полный чугун наливала воды греть и неполный. Неполный — края обгорают и крошатся, полный — вода через край, подина трескается и выкрашивается потом. Но когда они с Сеней своим докупили еще машину лесу, срубили на отшибе не малуху — настоящий пятистенник под шифером, с наличниками, ставнями, сенями, с кладовкой и крыльцом и зажили сами по себе, обнаружилась в Шурке Балабановой женщина хоть куда: хоть хлеб жать, хоть детей рожать.
Особенно детей рожать. Хлеб жать научилась она на восьмом году замужества, а это сразу. Тютелька в тютельку через девять месяцев после свадьбы принесла она Вовочку, через год — Толечку, еще через полтора — сдвоила Витеньку с Митенькой и за три года в рассрочку — Коленьку с Женечкой.
— Опять Галаганов!! — закричал на весь родильный дом и Лежачий Камень Семен, узнав, кто родился.
Шурка Балабанова так и осталась по паспорту Балабановой, Семен спорить не стал, но когда ехали они из сельского Совета в дом жениха, не утерпел, шепнул Семен на ухо невесте:
— А детей на чью фамилию писать будем?
— Сын — на твою, дочь — на мою, — быстро решила Шурка.
И не один раз каялась впоследствии.
— Ну, спасибо, мать, — от души благодарил жену Галаганов. — Полный экипаж КВ народила ты мне танкистов.
В чем, в чем, а в танках Шурка не разбиралась совершенно и только усмехнулась наугад, да наугад ли? Танкистов к тому времени, как заговорили о целине, было уже шестеро, и все шестеро умещались поперек двухспальной железной койки.
Рожала Шурка исправно, грех жаловаться, но это нисколько не мешало ей давать женские консультации подругам, как спать с мужиком, чтобы не забеременеть. Посоветует и захохочет, голову запрокинув, аж коса до подколенок отвиснет. И чем дольше жила Шурка замужем, тем чаще смеялась.
— Везет дурам, — начали завидовать ей. — Замуж не путем вышла — выскочила, а живет веселее радио: не поет, так хохочет. И ребятишки у ней вон какие чистые да умные.
В детях своих они сами особого ума не замечали, но оба души в них не чаяли, иначе как ласкательным именем не звали никоторого, ни при людях, ни по-за людей. Вовочка, Женечка. Особенно мягко получалось у Семена, у Семена «ч» звучала как «ш» и «щ» сразу. Прапрадед его рязанский ли, вятский ли ухарь был, если решился махнуть на Урал и пустить корни в Лежачем Камне. Прапрадед давно помер, а говорок его остался, и диву давались люди, как мог Сенька Галаганов выйти в офицеры и командовать целой танковой ротой. Про то, какие команды Семен подавал и как воевал он, про то грудь его говорит, а вот какие слова шептал он жене по ночам — не знает никто.
Была зима, был февраль, и которые уже сутки подряд метель и мороз писали на окнах белыми стихами поэму о Сибири, произошел между мужем и женой ночной разговор.
— Се-ень… А Сень.
— Ну?
Крутнулась, кроватные доски скрипнули, обвила мужа за шею, прижалась и дышит в ухо.
— Сенька…
— Ну, обожди. Старшие ребятишки не спят еще.
— Ой, дурачок. Я хочу спросить, ты на чем воевал?
— Вспомнила. На танках.
— А еще?
— Еще? На самоходном орудии немного. А что?
— А самоходное орудие — что? Машина?
— Само собой, раз с мотором.
— А самоходный комбайн?
— Что самоходный комбайн?
— Тоже знаешь?
— В принципе разберусь, конечно. Зачем тебе?
— Да так просто.
— Сказывай. Курица с утра до вечера не так просто землю гребет: сколько выкопает — столько и съест.