— Бутон, который не сорван, — усмехнулась Алена Ивановна и покачала головой. — Скажет же Илларионовна. Бутон. Не сорван. А может, потому не сорван, что уже не бутон.
И развеселые до этого майские дожди стали казаться ей затяжными, и по ночам все дольше и дольше засиживалась у изголовья тоска. «Для кого живешь, Аленушка», — спрашивает. — «Для детей, конечно. Вон их сколько у меня». — «Чьих?»
Молчит Алена Ивановна. Раньше бы она этой противной тоске сказала: «Чужих детей не бывает».
А теперь молчит. И тоска молчит. Плохая она утешительница, а советчица вовсе никудышная.
Молодое время — весны, но все равно чем больше их у тебя, тем ты старей, не моложе. Сны начали сниться. Видит однажды, будто стоит она посреди Балтийского моря, а воды ей по щиколотку всего. Слышит — мужской голос зовет ее:
— А-ле-нуш-ка! Где ты-ы? Иди сюда-а-а.
Отчетливый такой голос, близкий, и слышно, в какой стороне он, и смотрит Алена туда, а не видать никого. И до смерти боится она шаг шагнуть, с места стронуться. Осмелилась. И не то пошла, не то поплыла. Вышла на берег — пес кинулся к ней. Огромный, пестрый. Опешила, руки опустились, стоит. Но пес не укусил, не залаял. Виляет хвостом и в глаза ей смотрит, смотрит, будто сказать что-то хочет, а не может.
Не верила раньше Алена Ивановна ни в сны, ни в их толкования, но этот до того явственным и таинственным показался ей, что маялась, маялась и не утерпела, пошла к Илларионовне.
— Хорошо тебе приснилось, доченька, — обрадовалась старушка. — Замуж выйдешь.
— Не скоро, Илларионовна. Не берет никто.
— Большая вода — к перемене жизни, а пестрая собака… Точно помнишь, что пес это был?
— Точно, бабушка.
— Пестрый пес — к верному другу. Хороший сон.
До детского сада квартал, а дум за эту короткую дорогу передумала Алена — до Владивостока. И все они сводились к одному: к возрасту. Не сколько-нибудь — тридцать. Все мамаши ребятишек ее группы моложе воспитательницы. А у некоторых их уже по нескольку. По нескольку. Она до сей поры не знает, с каких слов дети начинаются. И что это за люди — мужчины. А сны видела. Физиологи утверждают, что сон якобы не что иное, как действительность, спрятанная в клетку мозга, и человек не может увидеть во сне того, чего наяву не видел или не испытал. Почему тогда Алене Ивановне вся эта прелесть снилась до того ощутимо, что каждый раз просыпалась она потная, ослабшая и пустая, боязливо ощупывала постель, не веря, что во сне все это может произойти, он тут, рядышком, он должен быть. Но рука натыкалась на холодную шершавую стенку, и до утра ворочалась-тосковала Алена Ивановна по простым, как земля, бабьим радостям, по нормальной жизни, которой живет, паруясь, все живое. Почему она одна? Почему? В двадцать лет ума нет — не будет, в тридцать лет мужа нет — тоже не будет. Слышала она эту присказку. Давно слышала, да значения не придала, присказка ее пока не касалась.
И вот коснулась.
— В двадцать лет ума нет — не будет…
До детского сада — квартал, думок — до Владивостока. И додумалась Алена Ивановна до того, что может остаться она, если не осталась уже, вековухой, старой девой то есть. Тридцать лет, а мужа нет. А может, потому и мужа нет, что своего ума нет, чужим жила: с этим не встречайся, тот не пара, пятый, десятый. В парках не гуливала, в кино на вечерние сеансы не хаживала, на детские только. Зато старушки эти скамеечные умницей считали. Доумничала. Присочинила добрая бабка Илларионовна, разгадывая сон, что большая вода — к перемене жизни, а пестрый пес — к верному другу. Нет у нее никого и не будет.
До детского сада — квартал, а далеким путь показался Алене в то утро. И день показался долгим.
Дни как люди: рождаются неодинаково, не равно живут и умирают по-разному. Дни как лица, как личности, как натуры: веселые, хмурые, хитрые, серые, добрые, грустные, светлые, тяжелые, яркие, злые. Смотря для кого каким покажется он, день грядущий. Но есть дни, значимые для всех одинаково. Их веками помнят, их называют датами, они в историю входят. Есть дни промежутки с… до… но бесследно ни один из них не проходит. Иные становятся общими праздниками, иные — общей печалью, иные приобретают странную репутацию.
Понедельник — день тяжелый. Алена Ивановна отлично помнит: понедельник был. И как выкатилось солнце комом из-за крыш, так все комом и пошло. Время — завтрак на столах, а детей полгруппы нет. Родители тянулись один по одному, едва впихнув ребенка в коридор, поворачивали назад.
— Проспали мы сегодня, Алена Ивановна. На работу опаздываю, вы уж извините.