Все старшие и сверстники звали ее Аленушкой, но над омутом, над Невой Алена Ивановна Черепанова ни разу не сиживала.
10
В палатку вошел Вася Тятин и стоял, привыкая к полумраку. Спросонок он и при белом свете худо что видел. Исправлять грешки, которые он натворил вчера, Васю подняли рано, а кто — не разобрал по голосу. Поднять — подняли, но как следует не разбудили. Стоит, один глаз откроет, другой закроется. Голова, что атом, который на плакатах «Химия — народу» рисуют: кольца, кольца, кольца. Только без ядра и частицы. Проснулся наконец.
— О-о-о где рай! И почему меня сюда не поселили?
Разглядел среди спящих Чамина, нагнулся и щекотнул пятку ему.
— Б-ба-ха-ха-ха, — захохотал во сне Федор и сел, бестолково уставясь на Васю.
— Доброе утро, крестный отец. Выспался?
— Выспишься здесь. Чего надо?
— Вставай, Федор Иванович. Ответственное поручение нам с тобой.
— Какое еще поручение?
— Да разбивку геодезисты, оказывается, поленились, не довели до конца, так Анатолий Карпович просил закончить. Поговори, говорит, с Чаминым, он мужик бывалый, толковый и хороший знакомый твой. Мой то есть.
— Вдвоем, что ли?
— А нет. Этот с нами. Солдат. Он в артиллерии служил, так вся арифметика ему знакома. Вставай. Управимся по холодку и — досыпать.
Федор часу не спал, показалось ему, и — вставай. Ничего, встал.
Саша Балабанов, — гимнастерка на спине рыбьим пузырем, — горбился уже над привинченным к треноге нивелиром, крутил винтики, крутил черную трубку, крутился сам.
— На тебе инструмент, — Вася задрал тельняшку, выдернул из-за опушки брюк топорик, сунул Федору, тот взял, тут же хотел отдать обратно, да Вася уже и руки за спину спрятал.
— А твой где инструмент?
— Мой? Я старший, зачем он мне. Моя квалификация — колышки подтаскивать, твоя — забивать.
— А колышки где?
— Колышки? — пошел Тятин на цыпочках, дотягиваясь Федору до уха. Дотянулся. — Сожгли мы их вчера, — прошептал и язык высунул.
— Теперь понятно. Ах ты хмырь! — тюкнул Васе тихонько ребром ладони по загривку. — Ну и где ты собираешься брать их?
— Пополам колоть, которые остались.
— Д-да? Вот и коли сам. Бери, бери свою секиру. Привет, солдат! — поздоровался Федор за руку с Александром. Кивнул на прибор: — И что ты видишь в него?
— На, посмотри.
Федор пригнулся, потыкался в окуляр одним глазом, потыкался другим, покрутил лимб, подгоняя фокус по себе.
— Казахская юрта.
— Ну-ка, — отталкивал Вася головой Федькину голову. — Верно, колпак какой-то! Пошли посмотрим.
— Вы что, ребята? До нее километров пять-шесть, коли не больше, — предупредил сразу обоих Балабанов.
— Й-ерунда! Как ты на это смотришь, Федор Иванович?
— Да вообще-то можно бы. Казахи — народ уважительный. Он тебя и накормит и напоит, приди к нему подобру.
— Ну! — заблестели глаза у Васи. — Федор Иванович, я слышал, из здешних мест, он-то наверное знает. Пошли, Сашок.
— А вешки?
— Время вешки расставит, — выдал нечаянно Вася народную мудрость.
Балабанов с минуту поколебался, посмотрел на штабную палатку и… тоже махнул рукой.
— А! Вернемся — сделаем. Прибор куда? В траву спрячем?
— С собой возьмем. Пригодится, — подмигнул Чамин.
— Зачем? Кто его потащит в такую даль? Вы?
— По переменке. Дорогой объясню зачем. Пошли, пока нас не засекли.
Пошли. Не пошли — потянулись сперва: гуськом, пригнувшись, с оглядкой — вдруг вернут. Но с каждым шагом палатки становились все ниже и ниже и скоро совсем сровнялись со степью.
А степь так уж степь — земля с небом сливается и душа с телом расстается. Так потом и напишет Сашка Балабанов сестре в Лежачий Камень: «…а простор тут, сестричка, — душа с телом расстается».
По дороге Федор поучал Сашку с Васей, как держаться и вести себя должны они в гостях, власть постепенно перешла к нему и ответственность тоже, и когда он сказал, что нивелир с треногой сойдет за фотоаппарат, никто не опротестовал такую шутку и не усомнился, что им поверят.
Пришельцев с Марса встречать не высыпало бы столько ребятишек из одной юрты, сколько выбежало встречать этих троих.
— …десять, одиннадцать, двенадцать! — все громче и громче выкрикивал Вася числительные, заканчивая подсчет. — Во, футбольная команда! И один запасной еще.
— Да ты ошибся. Всего-то восемь, — опозорил его Сашка.
— Где? Двенадцать.
— Пересчитай.
— Раз, два, три, четы… пять… семь. Точно, восемь. А мельтешат, как восемнадцать. Ох, шустрые. А что им не шустрить? Степь! Тут уж ни обо что не стукнешься, носись да носись.