— Здравствуйте, товарищи, — поздоровался Анатолий.
Никто не пошевелился. Все бородатые, все мудрые, все важные. С продольными и поперечными пилами на коленях.
— Кто из вас старший? Вы? — подошел Анатолий к деду Евсею.
— Старший — я, главный — он, — показал на Ефима Кутыгина. — Заправила наш.
«Какой неприятный тип», — подумал Анатолий, стараясь не смотреть на его уши.
— Ну, что ж, товарищ бригадир? Договор оформлять пойдем?
— Попробуем, — поднялся со своего ящика Ефим. — Основное в нашем деле — на берегу договориться. Сидеть, — придавил он обратно к фанерному чемодану оттаявшего деда Евсея.
В вагончике никого.
— Располагайтесь, как вас по имени-отчеству?
— Ефим… Трофимович.
— Ефим Трофимович, надеюсь, работа вам знакомая.
— От самого Петропавловска движемся. Делов тут непочатый край, всех прижимает: давай, давай. Мы понимаем.
— Вот и отлично! Сегодня ж и приступайте.
— Х-хо! Это по-нашему. Но… уговор дороже денег К слову: сколько вы нам платить мыслите?
— Там видно будет. Каждому по его труду.
— Не-ет, сынок. Наши так не пляшут. Мои условия такие: материал ваш, доставка ваша, отделка ваша, харч ваш, десять тысяч за четыре стены и крышу — наши.
— А… не многовато на восемь человек? Ефим Трофимович.
— В самый аккурат. И не на восемь — на десять.
— Если я верно понял, то вы один в трех лицах.
— Верно понял, хозяин. И еще: в распорядки мои не вмешиваться. Вот такой казус. Согласны? А нет — степь широкая.
Кутыгин расправил картуз и занес его над головой. Скажи «нет» — наденет и до свиданья.
— И не согласен, да согласишься, — вздохнул директор. — Пользуетесь моментом?
— А кто не пользуется? Составляй бумагу. Умеешь или подучить?
Анатолий усмехнулся, взял лист. Белый, чистый.
— Марать жалко и не марать нельзя.
— Марай, казна стерпит. И волки сыты будут, и сено целое.
— А овцы?
— Овцы пусть сами смекают. Распишись.
Кутыгин свернул договор вчетверо, проутюжил ногтем сгибы, кинул квадратик в картуз, картуз нахлобучил до увечных ушей.
— Теперь мы зачнем упираться. Всеми четырьмя. Где нам расположиться? И… подхарчиться бы. Черкните записочку поварихе.
20
Грахов не возил с собой «сопровождающих его лиц». Некого было возить. Работы хватало всему райкому, и если уж отправлялся кто по закрепленному участку, то выезжал затемно и возвращался ночью. Шофер, по совести признаться, устал уже изо дня в день мотаться от палаток к палаткам, от стана к стану, от трактора к трактору. Но обстановка требовала, и Василий Васильевич терпеливо спрашивал:
— Теперь куда?
— В «Антей», дядя Вася. К Белопашинцеву. Кажется, наломал-таки дров юноша. Поедем укладывать помогать.
— В «Антей», значит? — переспросил дядя Вася и тяжело вздохнул.
— Конечно. У нас, по-моему, сразу такая договоренность была. Вспомни-ка.
— Это я помню, да… потерял, в какой стороне он остался.
— Потерял? А говорил, от Москвы до Берлина и обратно рейс сделал и ни разу с пути не сбился.
— От Москвы до Берлина не блудил, а здесь… закружился.
— Доездились, называется. Правь на солнце. Вон оно какое крутое. Нынче все крутое: и дела, и время, и люди, и повороты крутые.
Была степь совсем недавно прямой дорогой в любом направлении, стала пашней. Править на солнце не получалось, и «Победе» то и дело приходилось возвращаться тем же следом обратно, чтобы начать сызнова, и не куда хочется, а куда плуг показал. И когда она выбралась-таки из головоломки первых борозд, межей и граней, когда замаячило впереди какое-то жилье, Грахов сказал шоферу:
— Стоп! Кажется, и впрямь заблудились мы, Василий Васильевич.
— Почему, Михаил Павлович? Вон их палатки стоят.
— То не палатки, то юрты.
Грахов редко ошибался в направлениях, это был «Антей», но юрты и его сбили с толку.
Стояли юрты, вольно паслись кони, нюхали землю снятые с передков сухоребрые арбы, дремали между колес собаки, лазила по штабелям досок и оконных рам черноголовая крикливая ребятня, играя в войну. Все дети одинаковы.
Из-под колес потянулась в кабину пыль, Михаил Павлович поднял боковое стекло и оглянулся на кибитки.
— Видать, надолго они присоседились.
— Кто? Казахи? Похоже, насовсем. К вагончику править?
— Если в нем есть еще кто.
— Е-е-есть. Доска приказов висит. А где приказы, там и контора.
Где контора, верно определил дядя Вася. Но вместо приказов на доске висела афиша. На бланке «Боевого листка» фиолетовыми чернилами: «Ура! Сегодня — кино!!»