— Наша взяла.
— Взяла, ёшкина мать!
И всю дорогу оглядывались Галагановы поочередно и враз на колечки дыма из выхлопной трубы, хотя и так слышно было — дышит старушка, ожила.
Возле ворот подал сын отцу измазанный, не достираться, комбинезон:
— Забрось куда-нибудь.
— А ты?
— До правления дойду.
— В пятую бригаду проситься, значит.
Разорвись бы сейчас снаряд в их огороде, Семен так не остолбенел бы и не растерялся.
— А… ты… откуда знаешь?
— Знаю. Ну, гляди сам, сынок, тебе с горы виднее.
В деревнях тайны подолгу не живут. Это в Кладбинке тайна Феклы Чаминой так и умерла вместе с ней, но то, пожалуй, единственный случай за всю историю.
Семен знал, что в деревнях тайны подолгу не держатся, да он и не собирался скрывать своих отношений к Шурке Балабановой, если бы знакомство состоялось. Если бы состоялось. Где-то он сам виноват, что его неправильно поняли, дали от ворот поворот. И хорошо, что не видал, не слыхал никто. Конечно, все равно об этом узнают, но чтобы так скоро до отца дошло…
«Ну, телеграф. Работает», — усмехался и качал головой Семен, шагая по просыпающейся улице, которая совсем еще недавно была и слепа, и глуха, и безучастна, казалось, ко всему, а теперь выглядывала из-за плетней и занавесок и понимающе ухмылялась вслед.
Возле правления посапывала на холостых оборотах полусонная полуторка, в кузове копошились, усаживаясь, бабенки, дежурил на подножке незнакомый шофер. Вокруг машины бегала, повизгивая, чья-то собачонка, и так от всего этого веяло миром, трудом, хлебом и родиной, что Семен готов было единым духом перемахнуть через борт и втиснуться меж людей, едущих в поле.
— Эй! Танкист! Айда с нами!
— Бригадиром сделаем!
— Я бы с удовольствием, да…
— Бригада не та? — подсказали ему.
Люди, может быть, вовсе и не то имели в виду, но Галаганов принял подсказку за намек на ночной разговор его с Шуркой и почел за самое лучшее скрыться в правлении.
— Доброе утро, бабка Ульяна, — поздоровался Семен со сторожихой. — Председатель у себя?
— А где им быть, утро доброе, уборка началась. У себя.
— Входите, кто там? — достучался Семен наконец. — О-о! Воин мой дорогой пожаловал! По делу или с визитом вежливости?
— По делу, Наум Сергеевич. Работу давайте.
— Работу? Это хорошо — работу. С какого числа думаешь приступить к мирному труду? Присаживайся, не стой.
— Да хоть с завтрашнего. Сегодня-то я не спавши ночь. С вечера погуляли у Шатровых, потом отцу помогал мельницу латать.
— Давай тогда с завтрашнего. Примешь склад горючего у деда Егора.
— Да вы что, Наум Сергеевич! Я этого горючего так вот надышался за семь лет. Это самая стариковская должность: принял на склад, отпустил со склада. Ты мне мою работу давай.
— Самая твоя. Дед Егор, кроме керосина, никакого горючего не знает. Да и керосин летом с соляркой путает. Так что мне видней, куда тебя определить. Ты коммунист?
— Да. А что?
— А то, что этот вопрос мы с тобой, считай, решили, и решили в пользу колхоза. До завтра, Семен Григорьевич.
Склад горючего Семен принял, и должность эта оказалась не такой уж стариковской и простой. Целых два дня безвылазно с потемок до потемок разбирался он, что к чему, и вникал в суть накладных, требований, циркуляров, справок, журналов, лимитов, норм, ордеров, ведомостей, отчетов и удивлялся тому, как дедушка Егор умудрился не взорвать ни единой машины, перепутав все на свете.
Сзади зашаркали шаги, и не успел Семен оглянуться, кто там еще торопится, как его подхватили под руку.
— Можно?
— Шура? Вы куда это на ночь глядя, если не секрет?
— Секрет. На свиданку. Да нет, шучу. Наум попросил на мельнице с двенадцати поработать, зерно попринимать.
— Так рано ж еще! До двенадцати-то сколько, — померцал Семен перед Шуркиными глазами светящимся циферблатом именных часов. — До двенадцати далеко.
— И до мельницы не близко, — вздохнула Шурка и, казалось, совсем некстати тихонько пропела:
— Это про декабристок песня, — пояснила Шурка и опять вздохнула. — Счастливые они были женщины, декабристки.
— Как сказать, — пожал плечами Семен.
— Счастливые. Нет женщины счастливей той, которой есть за кем идти.
Шурка наклонила голову, коснулась виском орденских колодочек и то ли рассмеялась тихонько, то ли всхлипнула.