Наташа улыбается. Что-то меня в последнее время настораживает ее улыбка. Я стал подозрителен, как один из моих бывших друзей; не тот, что являлся мне во снах, а который был явен, как пустая бутылка в седьмом часу утра.
Не нравился мне и этот друг, и я с ним поссорился. Наверно, навсегда.
Но еще более не нравился ему я. Как выяснилось, из меня плохой собеседник. Получилось так, что я не умею слушать, а могу рассуждать только о собственной исключительности. Озадачившись таким образом немало раз, я приходил домой, отзванивался, — час поздний, а мы пьяны в дымину, но это было совершенно пустым занятием, поскольку друг мой либо отключался, либо просто не слышал звонков, и начинал мыслить. Лучше бы порнуху смотрел.
Он всегда и везде искал врагов, и я начал этим дерьмом заражаться, пока весьма откровенно не отхлестал себя по щекам, созерцая себя, подобно Нарциссу в зеркале. Через месяц или два зеркало я разбил. У меня случайным образом оказалась киянка (третий из моих друзей, бывший художник и поэт, переквалифицировавшийся в технари и нисколько не жалеющий об этом), как-то ее оставил — не потому, что забыл, или было в лом нести, а просто так. Бум-м! Мне поначалу казалось, что по стеклу надо шарахнуть чем-то острым, чтоб полетели осколки, жгучие, как предательство, но я добрался до лживой амальгамы куда более просто.
Пожалуй, лгать хватит.
А я лгу?
Ну-ка, давай займемся психоанализом.
Нет. Я выбираюсь из этой помойной ямы, я так люблю свет (хороший свет), эту черно-белую набережную, снятую моноклем, где меня встречают друзья. Друзья. Мы мультяшны. Ненавижу, блюю. Нет. Хочу инакомыслящих друзей. Нажимаю годную кнопку. Острова молчат.
Не хочу друзей. Достали.
Молчат.
Может, и я подонок. Мне легко. Хватит. Хватило.
Грудная клетка дочери приспособилась к этим условиям. Терраформирование шло ударными темпами; подобие Земли было высосано из планеты, моря постепенно наполнялись влагой. Дщерь купалась, хотя, по-моему, было прохладно. Эка невидаль! Ладно, еще полчаса и пойдем к хижине. Жена, даст бог, сготовит обед.
— Папка! Я нашла раковину!
Вот. А говорили — три миллиарда лет. Ну два. Подумаешь, один туда, один обратно. На Земле вообще никакой жизни тогда не было, разве что амебы какие-нибудь сдуру совокуплялись. Пиндосы зарядили, помнится, марсоходы, кои дали массу прелюбопытнейших снимков; как же, вы видели эти фотоотчеты. НАСА, конечно же, несколько постеснялось, скажем так, опубликовать самую суть, но! — кое-что просочилось, кое-что стало достоянием народа. В конце концов ни для кого не стало секретом то, что эта пародия на планету была попросту полигоном.
Дочь выскочила на пляж. Прибой был довольно-таки сильным. Северный ветер задувал изрядно; ей же, однако, вовсе не было холодно. Так, легкая прохладца. Настоящая марсианка.
Ее кожа должна была покрыться цыпками, пупырышками; нет! Похоже, купание ей шло на пользу. Девчонка явно наслаждалась.
Ветер задувал, а я обдумывал, пойти ли к хижине, потом, что ли, поохотиться на «зайчиков» — было бы неплохо настрелять пару-тройку к ужину, или еще полюбоваться закатом. Марсианские «зайцы», как ни забавно, являлись точными копиями бредней Г. Мартынова, только мельче, чем он представлял их. И были при этом весьма вкусны. Жена тушила их — ох, пальчики оближешь.
Подобно извращенцу я отправился на поиски марсианки в корне бытия. И ведь нашел.
На Марсе, если вы в курсе, существует лишь два моря. Одно — подземное. Я не говорю о новых. То самое подземное — не море в принципе, а так, озерцо. На Земле тоже есть малопонятные вещи: Мертвое море — опять-таки, озеро, и не более того, с Каспийским та же история. А что такое Персидский залив?
Поскольку девочка завернула к постройкам и там ее наверняка встретят, как надо, я надумал спуститься в таинственные глубины планеты. Вопли женушки как-то не очень меня тормознули. Вот так (странно немного!): я вроде бы бросил дочь, а сам, слегка углубившись в недра, перестал волноваться. Ведь М; а (так мы ее назвали) вполне могла позаботититься о своей собственной персоне; что уж говорить обо мне.
Я вошел. Было красиво. Боги планеты решили отдохнуть.
А, задолбало. На этом закончим.
И она… Она была в белом. Золотистые сандаkbb[2]? (ну это тоже по кайфу), алые кубки с вином и шкуры неубитых ограххов. Телка тормознула. Мне стало неловко. Был ли я луковкой? В каждом из нас дремлет Чиполлино.
— Ведь мне, — пожаловалась принцесса, — не дают расслабиться. Я уж не говорю о том, чтобы почувствовать себя человеком. А знаешь, как ты достал со своими размышлениями насчет того, что круче — восьмерка или десятка. Угомонился бы ты, хуман. Хочешь, отдамся?