Как-то раз миссис Тилли принимала гостей. Она частенько устраивала чаепития и роскошные ужины. Для нас, слуг, все это означало дополнительную работу. Нам приходилось начищать столовое серебро и вытирать каждую пылинку со стола из красного дерева, за который могло усесться тридцать человек. Лично от меня требовалось еще и набивать все камины углем, чтобы в них ярко горело пламя.
На этот раз предстояло чаепитие. Кухарка все утро пекла булочки, бисквитные пирожные и печенье, отчего кухню наполняли восхитительные ароматы. А днем она делала маленькие сэндвичи к чаю: с огурцом, яйцом и кресс-салатом, с копченым лососем. Когда горничная Элси понесла в гостиную поднос с угощением, кухарка спохватилась, что забыла положить миндальное печенье, и сунула блюдо с ним мне в руки:
— Быстро отнеси, пока миссис Тилли не обнаружила, а то этот промах нам чертовски дорого обойдется.
Я выбежала из кухни, промчалась вверх по каменным ступенькам и открыла обитую зеленым сукном дверь, которая отделяла слуг от господского мира. Из гостиной доносились женские голоса. Я прошмыгнула внутрь.
Элси уже поставила поднос на сервировочный столик и разливала чай. Я заколебалась, не зная, что делать дальше, но тут меня заметила миссис Тилли.
— Что тебе надо, девочка? — Ее брови удивленно взметнулись вверх.
— Я принесла миндальное печенье, мэм, — ответила я. — Оно еще не было готово, когда Элси забрала поднос.
Услышав мое аристократическое произношение, миссис Тилли нахмурилась.
— Пытаешься подражать тем, кому вовсе не ровня? — Ее собственное произношение все еще свидетельствовало о том, что она выросла в Ист-Энде.
— Нет, мэм. Я всегда так говорила. Мой отец был джентльменом.
— Тогда что, во имя всего святого, ты тут делаешь?! — вмешалась одна из дам.
— Моя мать умерла. Отец заболел и стал слишком плох, чтобы работать, поэтому мне приходится содержать младшую сестру, — пояснила я. — А когда тебе пятнадцать, работу найти непросто.
— Бедное дитя… — вздохнула та же дама. — Жизнь порой бывает так жестока! — Потом она взяла с тарелки пирожное со взбитыми сливками, надкусила его, и над ее верхней губой появились тонкие белые усики. — Ни за что не догадаетесь, что я слышала насчет Сильвии, — переключилась она на другую тему.
— Расскажите же! — подались вперед остальные дамы, тут же забыв обо мне.
Наверное, вы могли подумать, что с того момента моя судьба переменилась к лучшему. Так оно и было, но лишь отчасти. Мне по-прежнему приходилось вставать ни свет ни заря, но когда миссис Тилли принимала гостей, она теперь всегда устраивала так, чтобы я прислуживала им в гостиной.
— Ее отец был аристократом, — театральным шепотом сообщала она. — А потом родители умерли. Я взяла к себе эту маленькую бедняжку.
Мне же надлежало стоять перед ними неподвижно, как статуе. Сохраняя каменное выражение лица, я давала понять, что меня это не трогает. Я хотела, чтобы эти самодовольные, снисходительные дамы знали: что бы они ни говорили, им меня не сломить.
— Когда-нибудь… — шептала я себе под нос, хотя и сама толком не понимала, что хотела этим сказать.
Я только знала, что если продержусь достаточно долго, обязательно смогу найти способ сбежать и изменить свою жизнь.
Единственная радость для меня в домашнем укладе мистера и миссис Тилли заключалась в том, что супруги любили поесть. Они питались настолько обильно и разнообразно, что в каждый свой выходной, который бывал у меня раз в неделю, я относила отцу и Луизе остатки с их стола. Отец тоже знал толк в еде. В те времена, когда мы могли позволить себе достойное питание, он был настоящим гурманом. Теперь он с нежностью вспоминал о званых ужинах, которые ему довелось посетить, индийских пирушках, загородных пикниках, о праздновании Рождества в семейном поместье. Его глаза загорались, когда он видел мои еженедельные дары, завернутые в чистую салфетку.
— Ну и ну! — восклицал отец. — Жареный фазан! Я словно в детство вернулся! Помню, старый граф как-то устроил настоящий пир. Мы тогда поохотились, и я подстрелил парочку фазанов. Вы просто не поверите, до чего ж они были хороши! И копченый лосось! Милая моя, ты просто чудо, а не дочь! Ты наша спасительница!
Он брал мои руки в свои и смотрел на меня с таким же обожанием, как раньше на маму. Я старалась улыбаться ему в ответ, хотя мне хотелось кричать ему в лицо: «Твое детство было сплошной пирушкой, а знаешь, на что похоже мое?! Тебе приходилось когда-нибудь скрести полы до ссадин на руках? Или тащить уголь вверх по лестнице на четыре пролета? Ты понятия не имеешь, на что меня обрек!» Однако он стал таким худым и бледным, что я не могла сказать ему ни единого грубого слова. Он называл меня чудо-дочерью, спасительницей, и я действительно начинала верить, что смогу вернуть его к нормальной жизни, если буду приносить домой достаточно хорошей пищи, чтобы он отъелся. Каждый раз я старалась отыскать припрятанные по всей квартире бутылки и избавиться от них. Однако через некоторое время поняла, что все надежды тщетны: отец явно намеревался свести себя выпивкой в могилу. Стало ясно, что мне придется по-прежнему служить у миссис Тилли и терпеть такую жизнь, пока кто-нибудь другой не возьмет на себя заботу о Луизе.