«Чего тебе тревожиться? — спросила я себя. — Тебя это не касается. И от этого мунши ты уж точно не в восторге. А если он иностранный шпион, от него нужно избавиться, так или иначе». Но слова о том, что надо отравить его еду, заставляли меня нервничать. В конце концов, я ведь один из поваров ее величества, из тех, кто готовит пишу. И если с мунши что-то случится, подозрения падут на меня и моих коллег.
ГЛАВА 21
В ярком свете раннего утра подслушанный вчера разговор казался нереальным. Уж не приснилось ли мне это?
Я позавтракала, наслаждаясь вкусом еще теплого хлеба и терпкой сладостью абрикосового джема, а потом взялась за работу: испекла партию маленьких пирожных, ватрушку и вафельные трубочки к чаю. Все это хорошо хранится в жестянках.
Я как раз заканчивала с трубочками, сворачивая еще теплые вафли вокруг черенка ложки, когда ко мне подошел шеф Лепин:
— Что это?
Я объяснила.
— Прежде чем подавать, их наполняют кремом.
— Можно попробовать?
Я протянула ему только что свернутую трубочку.
Он откусил немного.
— О-о, они остренькие! Имбирь, я полагаю, и немного корицы?
— И еще, конечно, бренди, — ответила я.
Он, смакуя, жевал трубочку.
— И фактура такая интересная! Ажурная, хрустящая. Может быть, поделитесь рецептом? Сейчас в отеле есть гости, которые привыкли к английским чаепитиям.
— Ну и ну! — воскликнула я. — Вы сочли английский рецепт достойным приготовления? Мир полон чудес!
Шеф Лепин посмотрел на меня и рассмеялся.
— Давайте меняться: мои трубочки за вашего осьминога, — предложила я.
Он протянул мне руку и сказал, соглашаясь:
— D’accord[33].
Я оказалась совершенно не готова к удару тока, который ощутила, когда его рука коснулась моей, и, запинаясь, пробормотала, что мне, дескать, нужно вернуться к работе. Щеки пылали, и, подозреваю, Лепина забавляло мое смущение. «Белла, он тебя дразнит, — сказала я себе. — Использует свое французское обаяние, чтобы тебя сконфузить. Ты ничего для него не значишь». Но сознавать, что мужское прикосновение может так на меня подействовать, в любом случае было приятно. Я уже успела заподозрить себя в ненормальности и холодности, когда меня не взволновал поцелуй Нельсона, но теперь поняла, что до сих пор просто ждала подходящего мужчину.
Вскоре я обнаружила, что работа в отеле сильно отличается от работы на дворцовой кухне. Там мы были отрезаны от жизни королевской семьи и не имели понятия, кто приходит и уходит, какие маленькие драмы разворачиваются наверху. Мы готовили пищу, отсылали ее с лакеем и по большей части понятия не имели, как она была принята, хорошо или нет, кроме тех случаев, когда нам передавали похвалу, но такое случалось редко. А здесь мы находились в непосредственной близости от тех, для кого старались. Наши узкие коридоры начинались за их комнатами. Окна были открыты, и мы могли слышать разговоры. А порой и мельком видеть, как протекает их жизнь.
Помимо странного разговора, свидетелем которого я стала вчера поздним вечером, утром я подслушала еще один. Поставив в духовку разнообразные пирожные и булочки, я вышла через заднюю дверь подышать свежим воздухом и двинулась в обход отеля, наслаждаясь ветерком с моря, в котором ощущался легкий запах соли. Едва обогнув башенку в торце, я услышала пронзительный голос:
— Но вы должны отдать их мне! Я приказываю!
Я посмотрела вверх и увидела открытое окно. Вначале я подумала, что эти слова адресованы кому-то из малолетних детей принцессы Беатрисы, но тут мужской голос ответил:
— Ваше высочество, я думаю лишь о вашем благополучии. Вы знаете, что ваша матушка такого не одобряет и придет в ужас, если узнает.
— Вы ей не скажете! Я категорически запрещаю вам говорить ей! — снова донесся женский голос, теперь еще более пронзительный и с паническими нотками.
— Тогда я настойчиво призываю вас быть благоразумной и прекратить это сумасбродство, пока вы еще можете.
— Но я не хочу ничего прекращать! Это моя единственная радость в жизни!
— Это ваш выбор, но я никак не буду вам помогать. Хорошего дня, ваше высочество.
Этот разговор потряс и заинтриговал меня не меньше предыдущего. В нем участвовала одна из королевских дочерей или, может быть, внучек, хотя голос был слишком взрослым для десятилетней девочки. Чего она хотела? И в чем отказал ей доктор Рид, если, конечно, это был он?