Разведчики ожидали расчёта в первом порту. Они ещё оставались рядом, но уже отдалились, будто каждый уходил в другие пространство и время.
Чемпион перестал есть сгущёнку.
Горбач изменил былую улыбчивость на ментальную грусть.
Геолог работал со льдом. Третий помощник остановился рядом и спросил неожиданно:
— Почему ты пошёл в разведчики?
— Любопытно. — Геолог перенял привычку Горбача и капитана говорить кратко.
— Мне тоже любопытно, но от этого столько вопросов, что не хватает ответов. — Юра развел руками.
— Это нормально. Думай.
— Думаю день и ночь, результата нет.
Подошёл сэконд[7], присоединился к разговору:
— Геолог! Говорят, вы там оружие всякое видели, почему ничего не взяли, трофей?
— С кладбища не уносят.
— Брось. Тебе не к лицу быть чистым, геологи всегда в грязи и рваных башмаках.
— Всё настоящее с примесью грязи.
— А золото? Брось учить. Мы тоже не сено жуём. Читали. Почему, думаешь, убегаем от этого берега? А я знаю. Радиация или чума. В глыбе твоей вполне, может быть, лежит ящик Пандоры, открой! Боишься? А зачем взял? Любопытно?
— Образец для исследований.
— Сам ты образец для исследований. Расколи и увидишь! Все равно такую глыбу никуда не вложишь. Как её дуру под микроскоп? Думал? Коли! Мне кусочек — виски попить с антарктическим шиком, знаешь как? Не причесанный ты. Лёд бросишь в стакан, он зашипит, как живой, пузыри пускает. Чистый зверюка, а укусить не может. Коли! Всё равно кто-нибудь отколет.
Геолог посмотрел на сэконда, обошёл льдину, сказал без выражения:
— Действительно, всё равно кто-нибудь расколет. — Взял в руки молоток и клин стальной, подумал вслух: — Расколоть лёд — не так легко, как тебе кажется. В нём свои узелки и линии, как сучки и волокна в дереве. Лёд — древо замёрзшей жизни.
— Не играй философа. Читали. Есть узлы напряжения. В стекле, в куполах, в бетоне. Не мудрствуй. Ищи в нём пупок. Он развяжется.
— Знаю, — согласился геолог, — даже земная кора трещит.
— Коли! Бей сюда! — сэконд ткнул безжалостно пальцем… — Бей!
Есть люди, которые притягивают напряжение. Было спокойно, а пришел он, пальцем тыкающий, и геолог ударил — лёд раскололся на три куска. В одном обнажилось острое лезвие кортика. Ух, ты-и! Из другого торчал чей-то палец, розовый с белым ногтем. Все замерли. Стало слышно, как пыхтит, тяжело дыша высоко над палубой, судовая труба, дымя сизым облаком.
— Вот это да… Напряжение… Палец! Живой? Не живой… Не шевелится даже… А кортик! Смотрите! Ножны рядом должны быть! Украли? Уже? Кто посмел? Внутри что-то есть!
Не прошло и минуты, казалось, а несколько человек били по ледовым кладовым, как золотоискатели в лихорадке. Лёд осыпался на палубу, обнажая суть. Так появился Призрак.
Сначала все разглядывали кортик. Он был, как новенький и блестел костяной рукоятью и сталью лезвия, обоюдоострого. — Кортик, что надо! — Подводному асу принадлежал, как пить дать! — Да-а… — Прикольно. — Реликвия. — Реквием. — Реквием пошёл по рукам и не вернулся… нашлись ножны… Призрак чихнул!
Все замерли. Выглядел он невзрачно: лицо почерневшее, одежда мокрая, мятая, сжалась. Розовый палец торчал из бескровной ладони, как свежеокрашенный. Это было уродливо, но не страшно. Полярное солнце, учитывая антарктический климат, было всё-таки южным. Большая часть экипажа собралась вокруг в считанные минуты, и каждый желал отметить нечто особенное:
— Личико замерзло от удивления… Кажется… Такая гримаса…
— Это он нам удивляться начал, и мимика поползла…
— Точно-точно, я тоже заметил, другая ладонь в кулак сжата…
— Улыбается?
— Задрожал?
— Плечами повел… от холода…
— Он нас слышит?
— Челюсть стучит! Зубы… Слюна брызнула! Ой, зараза!
Народ отскочил в панике: «Встает? Запах! Запах от него… Заразный…»
Пришелец встал и направил в толпу розовый палец:
— Хенде хох! — Он хотел рассмеяться, но челюсть заклинило, зубы клацнули странно, будто в нокауте.
— Шутит?
— Падает?
— Он еще что-то скажет…
— Не-е, в нём пружина кончилась.
— Не видишь, что ли, у него половина тела оттаяла, а часть — лёд. Одна рука двигается, а другая в сугроб вмерзла.
— Пуговичка на мундире оторвалась.