— Что ты загрустил, Лён?
Вопрос Ирис застал меня врасплох.
— Нет, нет! Тебе показалось…
«Прочь, тоска и сомнения! Мы живы, пока живы! — твердил я про себя, как заклинание. — Да здравствует месяц, выкатившийся из-за крыш! Пусть вечно сияют эти глаза! Пусть не состарится наша сказка».
Грин, отставив чашку, закурил. Лицо его стало спокойно-умиротворённым. Я понял, что для него это самое доброе время. Ушла дневная суета, всё мелкое и ничтожное процедилось сквозь фильтр памяти, кануло, а те несколько золотых крупиц наблюдений и чувств, которые остались, уже плавятся в тигле воображения, чтобы стать строкой или рассказом.
— Мама, наверное, уже волнуется, — вздохнула Ирис и вопросительно взглянула на Александра Степановича.
— Добрый вечер, друзья, — послышалось вдруг от моря. — Это я, Фрези Грант. Не скучно ли вам на тёмной дороге? Извините, я очень тороплюсь. Я бегу…
— Подожди, Фрези! — крикнул Грин. — Будь добра, проводи молодых людей. Чтобы тёплые течения не напроказничали, а отнесли их лодку прямо к берегу.
— Я буду бежать впереди…
И снова мы не могли понять: то ли стремительно течёт туман над водой, то ли лодка летит, едва касаясь волн. До тех пор, пока прямо перед нами не засветились огненно-дымные шары фонарей на аллеях дома отдыха.
Мы пристали неподалёку от рыбацкого баркаса, с которого здесь чуть не каждый день отдыхающим продавали свежую рыбу. Торговал рыбой худой белоголовый дед, которого все почему-то называли Филькой.
Филька и сейчас сидел на борту баркаса. Свесив голову, он то ли дремал, то ли о чём-то думал.
Услышав наши голоса и смех, Филька встрепенулся:
— Эй, молодёжь! Вы не за счастьем в море ходили, а? Поделитесь уловом.
— Нет, — засмеялась Ирис. — Мы в Зурбагане были. В гостях.
— Ты смотри, — удивился Филька. — Тридцать лет здесь живу, а о таком городе не слышал.
Мы взялись за руки и побежали. Минут через десять, запыхавшись, остановились. Здесь кончается парк, дальше идут дома. В третьем от края, чьи окна хорошо нам видны, и гостит Ирис.
Внезапно рядом с нами что-то глухо бухнуло, зашелестели раздвигаемые ветки.
Ирис испуганно прижалась ко мне.
Из кустов появилась голова лошади. Фыркнув, она посмотрела на нас ласковыми глазами-сливами и отступила в сторону.
Наши губы непроизвольно встретились — мир исчез. Мы опомнились, почувствовав, что нас качает, будто от изнеможения — вот-вот рухнем, задохнувшись от избытка чувств.
— До завтра, родной… Отпусти меня, пожалуйста… Мы же завтра увидимся… Утром… Ты первый иди, хорошо?
— Лучше ты.
Мы препирались, как дети. Потом, так и не договорившись, начали расходиться — одновременно, лицом друг к другу.
Дома, в своей времянке, я безо всякого интереса повертел в руках раковину, положил её на стол и, выключив свет, прилёг на кровать. Хотелось разобраться в себе: неужто я в самом деле влюбился?
Я так бы и не дослушал историю о Мигеле, но вдруг вспомнил, что Ирис обязательно спросит — знаю ли я продолжение.
Раковина молчала. Я растерянно потряс её, даже подул в перламутровые розовые створки. Наконец далёкий голос сказал:
«Горгони спал с полуоткрытыми глазами. От его храпа низкое пламя камина дрожало и пригибалось».
«Горгони спал с полуоткрытыми глазами. От его храпа низкое пламя камина дрожало и пригибалось. Гостей сморило ещё раньше — они лежали где придётся.
Мигель тихонько подкрался к отцу. Господи, что будет, если он вдруг проснётся? Мальчика бил нервный озноб. Он осторожно засунул руку в карман Горгони. Вот они, ключи. Затаив дыхание, потянул к себе тяжёлую вязку. Потом боком, боком к двери. Быстрее! И только во дворе перевёл дыхание.
…Мигель помог беглецу оттолкнуть парусник от берега.
— Спасибо, моё маленькое чудо! — Дон Рамирес прижал его к груди, беспокойно заглянул в глаза. — А ты? Отец не простит… Поедешь со мной?
— Я сегодня разучился бояться, — тускло улыбнулся мальчик. — Возле вас. Не беспокойтесь обо мне. Попутного ветра…
Занималась заря, Мигель поднялся к себе, закрыл дубовую дверь на задвижку. А через минуту-другую внизу поднялся шум, ударило несколько выстрелов. Предчувствие беды сжало сердце мальчика, на глаза навернулись слёзы. Он видел в окошко, как мечется на берегу отец со своими ещё не протрезвевшими гостями, как он сыплет проклятия, посылая пули вслед паруснику.
На лестнице загремели сапоги.
— Это он, — злобно ревел Горгони. — Один он знает, где я держу ключи. Я убью его, как паршивого пса! Открывай дверь, уродина, слышишь! Убью!..