Демьяныч был одним из первых южносахалинских поселенцев, прибрежные воды знал чуть ли не наизусть и рыбу ловил умело. В то время, когда Василий работал у него, это был крепкий властный старик, легко справлявшийся с разношерстной толпой «бичей», отпускников, проштрафившихся и прочего случайного народа, из которых в основном и состояли бригады. Прибрежным ловом в колхозе занимались всего несколько месяцев в году, – когда горбуша и кета шли на нерест, да зимой иногда ловили навагу, – потому-то и не было в бригадах постоянного состава.
А сейчас Василий едва узнал Демьяныча – будто не три года прошло, а все тридцать. Шаркал старыми рыбацкими броднями по мокрому деревянному тротуару грузный старик с большим обвисшим животом, и лицо его, очень старое, дряблое, с маленькими светлыми глазами, равнодушно опущенными в землю, выражало бесконечную усталость и тихую покорность перед всем, что предстояло в недалеком будущем, – потому что более или менее далекого будущего у него наверняка не было. Однако друг друга узнали сразу, оба обрадовались и, с минуту поговорив на улице, отправились к Василию в общежитие.
Демьяныч жил в Восточном – небольшом поселке километрах в ста пятидесяти на север, – сюда приехал за винтом для «мотодоры» и шкипером для нее же. Винт обещали дать завтра, шкипера – прислать через несколько дней, оставалось только ждать. Василий коротко рассказал ему о себе, о неудачном плавании, и Демьяныч тут же предложил:
– Слухай сюда, Васыль. Давай ко мне в бригаду, а?
– К тебе? – задумался Василий.
– А чего? – сразу оживился Демьяныч. – Бог знает, сколько еще просидишь здесь, а мы месяца через полтора все равно снимемся, как горбуша пройдет, сразу же и уйдешь, куда захочешь... Большого заработка не обещаю, сам знаешь, что год не лососевый, но сот пять-шесть будет.
– Надо подумать, – сказал Василий.
– А чего думать?
Очень уж хотелось Демьянычу, чтобы Василий согласился. Василий знал, что в другом месте он, может быть, и заработает за это время на три-четыре сотни больше, – да только где это другое место и сколько искать его? Да и погоду эти сотни не делали – деньги у него были. И жить все-таки на берегу, не бессменно болтаться в море... И он сказал:
– Ладно, согласен.
– Ну вот, – обрадовался Демьяныч. – Завтра с утра зайдем в правление, оформишься – и поедем.
И на следующий день они уехали в Усть-Кандыбу, где стояли ставные невода бригады Демьяныча.
8
Когда-то были три Кандыбы: два села – просто Кандыба и Усть-Кандыба – и река, на которой они стояли. Лет пять назад Усть-Кандыбу сселили, и теперь только остовы полуразрушенных домов догнивали среди высокой травы. Одну из этих изб приспособила для жилья бригада Демьяныча – затянули оконные проемы полиэтиленовой пленкой, поставили две железные печки, сколотили столы и скамейки. По сравнению с двумя другими колхозными бригадами жилье было хоть куда. И место красивое. Впереди – пустое море, по бокам – скалы, позади сопки. Впрочем, о красоте особенно не думали – было бы удобно работать. И на это жаловаться не приходилось – береговые скалы образовали удобную бухту, песку для пикулей[2] было вдоволь. Одно только плохо было – Кандыба забросала свое устье песком, оставив лишь неширокий проход, упиравшийся в гряду камней, и во время отлива войти в речку было не так-то просто. На этих камнях и потеряла дорка винт, из-за которого приезжал в Старорусское Демьяныч. От Кандыбы, куда они приехали поездом, идти было восемь километров, – сначала по шпалам назад, потом – к морю, по бывшей дороге, от которой осталась узенькая тропка. Когда-то дорога была основательная, проложенная еще японцами, но теперь начисто заросла травой, местами ушла в болото.
Шли втроем – был с Демьянычем высокий ладный парень лет двадцати пяти, назвавшийся Русланом. Демьяныч, хотя и шел налегке, все время отставал, с трудом волочил ноги. Василий спросил:
– Демьяныч, у тебя что, лодки нет?
– Есть, да оба мотора не работают.
– Починить некому, что ли?
– Запчастей нет, – уныло отозвался тяжело дышавший старик.
– За продуктами тоже пешком ходите?
– Пешком.
«Да, не тот стал Демьяныч», – подумал Василий, оглядывая его. Три года назад такого ответа от него наверняка не услышал бы – всеми правдами и неправдами, а запчасти были бы.
Это ощущение – не тот Демьяныч – окрепло у Василия в первый же день житья на новом месте. Демьяныч стал непомерно болтливым, говорить готов был с утра до вечера, но его никто не слушал, а молодые, – кроме Руслана, таких было еще четверо, – в открытую посмеивались над ним, пользуясь тем, что старик плохо слышал. Остальные просто не обращали на него внимания и порой, выслушав какое-нибудь его приказание, лениво отговаривались, преспокойно продолжали лежать на раскладушках.
Народ оказался – весь с бору по сосенке, тех, кто раньше уже ловил рыбу, было всего пять человек. Остальные же почти ничего не знали и не умели, даже простенькие узлы вязать. Приходилось постоянно подсказывать им, как крепить кунгасы, расстилать невода и многое другое из самой нехитрой рыбацкой техники. «С такой публикой много не наработаешь», – удрученно подумал Василий на следующий день, оглядывая людей, лениво рассевшихся и разлегшихся на берегу в ожидании указаний.
И работа, в самом деле, оказалась – слезы горькие. Вставали поздно – в девять, долго пили чай, пререкались из-за того, кому убираться, кому носить воду, пилить дрова, идти за продуктами в Кандыбу. И наконец не спеша тянулись на берег, устраивали перекур, бесконечный треп. Правда, и работы особенно срочной не было, – рыба ожидалась недели через две, не раньше. Потому-то, видно, и Демьяныч не слишком торопил их. Он и сам был не прочь потрепать языком, порассказать байки. Только здесь и слушали его – деваться-то все равно было некуда.
Неводов было два. Дальний, у водопада, был уже поставлен, туда наведывались через день, привозили десятка три горбуш, смех, а не улов, себе на икру не хватало.
Второй невод – поблизости, в полукилометре от устья Кандыбы, – как раз начинали ставить при Василии. Как это делается, он хорошо помнил еще с той поры, когда работал у Демьяныча, и с первого дня как-то само собой получилось, что признали его помощником Демьяныча, спрашивали совета, ждали указаний. Да и сам Василий работал больше других, с удовольствием бросал тяжелые пикули, истомившись надоевшим бездельем.
Самую тяжелую работу – вытягивание центральной – сделали за два дня. Центральная – стальной трос в триста метров длиной – держится на воде на разноцветных полых шарах – наплавах. Один конец центральной крепится на берегу, другой – с большим железным цилиндром – «мальчиком» – на дне моря, для чего утопили несколько десятков пикулей. К этому же концу крепится «рама» – два прямоугольника по обе стороны центральной. На раму и навешивается невод, а на центральную – крыло. Горбуша во время нереста жмется к берегу, ищет пресную воду. Наткнувшись на крыло, рыба идет вдоль него, пока не попадает в ворота невода, а оттуда путь один – через узкие проходы в «котлы», основную часть невода. Во время хорошей путины в этих котлах горбуши скапливается до двухсот центнеров. Обратно через ворота она выйти не может – инстинкт гонит ее вперед. И остается только перекрыть «котлы» и выбирать рыбу в кунгасы.
А рыбы пока не было, и потянулась ленивая бездельная жизнь. К обеду выходили в море, дорка оставляла один кунгас на ближнем неводе, другой тянула к водопаду. Там привязывались к «мальчику», часа два скучно болтались на волнах – и возвращались обратно.
Много спали, читали, «травили баланду», до одури резались в карты. Признавался только покер. В субботу почти все отправлялись в Кандыбу – в баню. Ну а после бани – непременная выпивка, танцы в клубе, и, случалось, местные донжуаны, ревниво оберегавшие свои владения, поколачивали кое-кого из бригадных, хотя те и старались держаться вместе.