Когда гитлеровский строй под ударами советских войск развалился и фашистская Германия сложила оружие, Гильда, смертельно боявшаяся одиночества, на время переселилась к Эдит Гартман.
До прихода Зандера женщины сидели в комнате Эдит и обсуждали приказ русского коменданта. Мать Эдит, Криста Ранке, выражала своё недовольство этим приказом, хотя к ней он не имел прямого отношения — ей уже исполнилось шестьдесят лет. Тем не менее старуха, не стесняясь в выборе выражений, бранила коменданта. Гильда молчала и лишь изредка покачивала головой, ничем не обнаруживая своих мыслей. Эдит вовсе не слушала слов матери. Она ходила по комнате, нервничая и злясь на всё и на всех. Она понимала, что так вот, просто отсидеться в своей квартире ей не удастся.
— Может быть, включить радио? — неожиданно сказала она, чтобы прекратить брюзжание матери. — А вдруг на свете произошло что-нибудь неожиданное?
— Нет, ничего утешительного не произошло. Но, может быть, ты хочешь развлечься музыкой? — насмешливо спросила Гильда.
— Надо же что-то предпринять, что-то придумать!.. — говорила Эдит. — Сегодня они приказали всем идти разбирать обломки, завтра, чего доброго, прикажут ехать в Сибирь…
— Приказы следует выполнять, Эдит. Мы побеждены… — Гильда произнесла эти слова покорно, однако печали в её голосе не чувствовалось.
Эдит рассердилась:
— Как ты можешь говорить таким тоном? Я не выдержу всего этого!..
— Выдержишь, Эдит! — проворчала старуха. — Тебе не впервые играть роли. Сыграешь ещё одну.
— Нет, довольно! Больше я играть не буду. Хватит! Пора кончать!..
— Что кончать?
— Жизнь!
— А я советую не торопиться, — лениво растягивая слова, произнесла Гильда, пристально разглядывая на чулке спустившуюся петлю. — На таких ножках ещё можно выстоять.
Эдит оставила эти слова без внимания.
Гильда скептически оглядела скромное платье подруги и так же медленно сказала:
— На твоём месте я бы сейчас надела всё самое лучшее и сделала причёску.
И, как бы в подтверждение своих слов, она извлекла из сумочки пудреницу и помаду, ловко подкрасила губы и прошлась мягкой пуховкой по лицу. Гильда в последний раз глянула в зеркальце и, должно быть, осталась довольна собой.
— Я вас не понимаю! — воскликнула старуха. — Для чего вы это, Гильда?
— О, я уже повидала всяких офицеров, — ответила Гильда. — Советских в моей коллекции, правда, ещё не было. Но думаю, что они ничем не отличаются от прочих.
— Это низко! — вспыхнула Эдит. — Нас победили, всё пошло прахом, а ты уже мечтаешь о новом возлюбленном. Как тебе не стыдно!..
Она не успела больше ничего сказать, потому что в этот момент как раз и появился Курт Зандер. Он оглядел онемевших от испуга женщин, поздоровался с ними и хотел было сразу перейти к делу, однако пришлось успокаивать встревоженную его приходом хозяйку, а потом ещё рассказывать о событиях на западе.
На все вопросы Зандер отвечал торопливо. Ему не терпелось побыстрее договориться, с Эдит и исчезнуть из этой квартиры, где он чувствовал себя не слишком уверенно.
— Что вы собираетесь теперь делать, фрау Гартман? — спросил он, как только почувствовал, что женщины немного успокоились.
— Не знаю, господин Зандер, — ответила Эдит. — Не знаю. Я теперь ничего не знаю.
— Я предлагаю вам поехать со мной в Америку сниматься в Голливуде, — резко повернул разговор Зандер. — Мне поручено получить у вас согласие.
Предложение Зандера было неожиданным. В первую минуту Эдит даже не поняла, о чём идёт речь. Она молча смотрела на не слишком приятного ей гостя.
Зандер истолковал это молчание по-своему.
— Послушайте, фрау Гартман, — говорил он. — Америка ждёт вас, ваше имя всё чаще встречается в американских газетах, для вас там пишут сценарии. Я уже не говорю о том, что вам никогда не придётся думать о всяких карточках, регистрациях в комендатуре и тому подобных вещах. Мировая слава ждёт вас…
Но актриса думала сейчас не о мировой славе. Должна ли она принять это предложение? Наверно, да. Там, в Америке, снова будет любимая работа, настоящее искусство. А главное, там будет давно уже утраченная размеренная, спокойная жизнь. Эдит так устала от всех этих нескончаемых тревог и волнений…
— Сейчас не время колебаться, фрау Гартман, — не отступал Зандер. — Вам здесь оставаться нельзя. Жизнь в побеждённой Германии скоро станет невыносимой.