Ночь опустилась на землю. Догорали остатки того, что всего несколько часов назад было весёлой многолюдной, многоголосой ярмаркой. Теперь здесь было даже слишком тихо, лишь детский плач время от времени нарушал тишину. Никто не пришёл, чтобы успокоить плачущего ребёнка, некому было это сделать. Все, кто мог, унесли ноги так далеко, как только могли, и зареклись когда-нибудь снова возвращаться в это проклятое богами место.
Но, как оказалось, плачущий ребёнок был здесь не один. Кусты, что отгораживали реку, текущую в низинке, от ярмарочного поля, чудом уцелевшие во время пожара, зашевелились. Из них выполз младенец, замер, прислушиваясь, а потом бодро пополз на звук плача.
Возле реки лежало тело молодой женщины — неловко упав, она ударилась головой о камни. Руки её, даже после смерти, крепко сжимали одеяльце, в которое, видимо, был завёрнут её ребёнок. Сам же он, выпутавшись из пелёнок, сидел рядом и громко плакал, время от времени теребя тело матери, словно пытаясь разбудить.
Другой малыш, притянутый звуками плача, подполз к первому и, свернувшись калачиком, улёгся рядом, словно хотел согреться живым теплом хоть кого-нибудь. Первый удивлённо замолчал, а потом прижался к собрату по несчастью. Вскоре оба ребёнка спали, и уже ничто не нарушало тишину этого скорбного места.
— Здесь дети! Они живы!
От раздавшегося рядом громкого крика, малыши проснулись. Первый расплакался, второй же, сунув в рот палец, с интересом рассматривал кого-то огромного, нависшего над ним.
Мужчина вытянул из рук мёртвой матери одеяльце, как мог, закутал одного младенца, потом огляделся, ничего больше не нашёл, снял кафтан и завернул второго, качая головой. Хотя лето было тёплым, но поутру с реки тянуло промозглым туманом, а на траву легла холодная роса. Не простудились бы малыши! Пережить нападение драконов и умереть от простуды — это ли не насмешка судьбы?
— Живы, значит, — подъехавший на крик староста Велиград, крепкий, немолодой уже мужчина, оглядел детей на руках одного из своих ратников, потом женщину, лежащую на камнях, потом кусты, полосой идущие по над берегом. — Кусты их, стало быть, и спасли. Не увидели драконы, не заметили. А то бы пожгли, вместе с…
Он тяжело сглотнул и посмотрел в сторону пепелища, где среди обгоревших остатков телег, прилавков и товара выделялись обугленные человеческие тела.
— Двадцать третья она, — кивнул на женщину. — А могло бы и двадцать пять быть. Столько жизней загублено из-за одного ничтожества, наживы пожелавшего. — Вздохнул тяжело. — Детей Милане отвезу, невестке своей, пусть приглядит. Может, родня найдётся, всё же двойни не так часто рождаются, приметные.
— А коли не отыщется никто?
— Там и посмотрим. У сына-то моего с женой детей нет, сам знаешь, троих скинула. Может, эти дети им утешением станут. Кто хоть, мальчики или девочки?
— Девочки.
Глава 1. ЗАЛОЖНИКИ
18 лет спустя
— Перемирие с драконами подписано. Они снимут блокаду.
Я удивлённо взглянула на батюшку. И не слова его меня удивили — к тому и так всё шло, ради подписания того перемирия князь и созвал всех старост к себе неделю назад. Вместо деда батюшка ездил, у того с весны ноги болят, ходит плохо, по двору только, не дальше. Известие, наоборот, было радостным, то есть, я бы обрадовалась, если бы не тон, которым их сказал батюшка.
Он, зайдя в горницу, где вся семья собралась за полуденной трапезой, не здороваясь, не сняв дорожный, запылённый кафтан, не раздав подарки домочадцам, что делал всегда, вернувшись из любой поездки, рухнул на своё место за столом, уронил лицо в ладони и буквально простонал эту фразу.
— Радосвет, объяснись, — а это дедушка Велиград. Не мне одной всё это показалось странным. Все притихли, даже малыш Яромир перестал ёрзать на коленях сестрицы Любавы.
В этот момент в горницу вошли два ратника. Судя по цвету кафтанов — зелёному с красным, — княжеские. А они-то здесь зачем? Батюшку провожали? Так у нас свои ратники есть. Непонятно. Под недоумевающими взглядами домочадцев мужчины встали возле двери, прикрыв её за собой.
— Это и есть весь ваш род? — удивлённо спросил тот, что с бородой, оглядывая сидящих за столом.
— Весь, — не оборачиваясь и даже не оторвав лица от ладоней, кивнул батюшка.
— Негусто, — вздохнул другой, помоложе, с усами.
Да, род у деда и правда, совсем мал. У других-то старост до сотни домочадцев бывает, за стол в три очереди садятся. А нас — восемь всего. У деда два брата в детстве померли, три сестры ещё есть, да не в счёт они. И у самого, кроме батюшки — восемь дочерей родилось, так они к роду мужей теперь принадлежат. А у батюшки — мы с сестрой да братец Богдан, который родился, когда уж и не ждали, матушка у богов вымолила.
Род дедов и того меньше был бы, да мы с Любавой — найдёныши, приданого за нами почти что и не было, потому сестрица за дедова ратника безземельного вышла, он у батюшки в примаках теперь, потому-то Любава с мужем и сыном в дедовом роду осталась.
Наверное, и мне то же суждено. Когда-нибудь. Может быть. Если порча, что на меня ещё младенцем наложена была, не помешает. Снять-то её так ни одна знахарка и не смогла.
— Драконы согласились на мир, — глухо и как-то обречённо начал батюшка. — Но потребовали в заложники детей. От каждого старосты — младшего в роду. От княжьего рода — троих сразу.
Любава вскрикнула и сомлела, едва не упав с лавки на пол, муж удержать успел. Матушка Яромирку подхватила, тот с испугу завопил благим матом, но тут же замолчал, получив в руки пряник, к которому усердно тянулся до этого, да не давали, рано ему пряник-то. Но тут уж сунули, лишь бы заткнуть, и малыш, забыв про свой испуг, начал мусолить лакомство, скобля его тремя зубами.
— Кроме грудных, — уронил батюшка и поднял глаза на матушку. — Коли младший — грудной, берут предпоследнего.
И вот тут уже чуть не сомлела матушка, поняв, что это значит. Потому что до Яромира младшим в роду был Богдан. Единственный сын. Долгожданный. Вымоленный. Любимый.
— Сколько лет мальчику? — спросил бородатый.
— Тринадцать, — ответил батюшка, и я удивилась. Одиннадцать же брату, какой смысл обманывать?
— А девочке? — снова бородатый.
— Двенадцать, — глядя мне прямо в глаза, сказал батюшка.
И я всё поняла. Почему он возраст брата неверно назвал. И почему мой почти на семь лет убавил. Пришло время расплатиться за то, что нас с сестрой в семью взяли, растили, как родных. Как родных, да не родных. То, что мы — найдёныши, знали все, но в детстве я разницы не чувствовала, не понимала. И лишь когда Богдан родился, ощутила эту разницу между «как родной» и «просто родной».
И теперь батюшка был готов на подлог, обман самого князя, лишь бы сына любимого и единственного не отдавать. А вот дочь приёмную, к тому же неполноценную — это проще. И судя по тому, что и дед, и матушка промолчали, с ним они были полностью согласны. Любава, может, возразила бы, да в беспамятстве сейчас, а больше вступиться некому.
Я и сама промолчала. Ратники мне не поверят, решат, что просто испугалась, как любой ребёнок, на брата плохое спихнуть пытаюсь. А коли поверят — как дома жить после этого?
— Соберите девочке немного одежды на первое время, — велел бородатый. Закралась мысль, что послали их вместе со старостами, чтобы подлога не было, чтобы врасплох застать и не позволить внука старосты на крестьянского ребёнка подменить. Только моим родителям подлог всё равно удался. — Драконы детей по семьям разберут, всем необходимым обеспечат.
— Надолго? — жалостливо глядя на меня, спросила матушка. Ну, да, сын спасён, теперь меня можно и пожалеть. — На месяц? Год?
— Бессрочно, — покачал головой бородатый. — Столько, сколько перемирие длится. А всем нужно, чтобы оно не кончалось. Это залог нашего хорошего поведения, — усмехнулся горько.