Издав короткий сдавленный звук, Бронуин постаралась отбежать как можно дальше, прежде чем ее вырвало. Она чувствовала, как кровь отливает от лица и подступает слабость. Ей пришлось ухватиться за ветку небольшого деревца, чтобы не упасть ничком.
– Ну и дела! Огонь ты разжечь не можешь, вида крови не выносишь… что же ты умеешь делать в таком случае?
Бронуин проглотила слезы, отдававшие привкусом желчи. Да будь он проклят, этот бессердечный и, к ее досаде, все умеющий мужлан!
– Могу убраться с твоего пути.
Она пустит Макшейна в верном направлении, завернется в одеяло и будет молить Бога, чтобы конь хоть немного согрел ее своим теплом. Слезы жгли глаза, но Бронуин не смахивала их. Девушка шагнула к коню, принадлежавшему ее отцу. Умное животное печально смотрело на нее. И вдруг Бронуин обхватила руками шею коня, как если бы это был сам Оуэн.
Она не была сыном, которого отец так хотел иметь, и никогда им не будет. Она всего лишь беспомощная никчемная, девчонка. Вместо того чтобы умертвить своего врага, она годится, пожалуй, лишь на то, чтобы вышивать ему штаны. Вместо того чтобы занести над ним карающую длань справедливости, она страдает от бессилия. Гнев и горечь обманутых надежд слились в ее душе, доставляя невыносимую боль, и поэтому, когда Вольф сочувственно коснулся ее плеча, она ответила грубостью и налетела на него, бранясь и размахивая кулаками, словно он был виноват во всех несчастьях, обрушившихся на нее.
– Я тебя убью… ты… бессердечный подонок! – хрипло вопила она, осыпая ударами его кольчугу до тех пор, пока не сбила в кровь косточки пальцев.
– Ну-ну, хватит! Прекрати, а то я тебе поддам, парень!
Руки воина быстро усмирили Бронуин, плотно прижав ее локти к бокам. Теперь девушка могла лишь беспомощно осыпать его исступленными проклятьями, прерываемыми душераздирающими рыданиями. Уткнувшись в затянутую кольчугой грудь, Бронуин чувствовала, что теплое дыхание овевает ее макушку, в то время как наемник бурно выражает свое недовольство:
– Собачья кровь, я вовсе не привык терпеть каких бы там ни было попутчиков, тем более скулящих, как комнатные собачонки! Сейчас же прекрати нытье и возьми себя в руки, парень! Пора становиться мужчиной! И если ты смиришься с моими, видите ли, грубыми, с точки зрения пажей, манерами, я постараюсь стерпеть твое незнание вещей, которые мне кажутся очень простыми. В дороге цветистые речи и латынь тебе не подмога!
Приободренная этим неуклюжим признанием, Бронуин, неожиданно получив поддержку этого сильного мужчины – человека, на которого она могла опереться, – перестала отбиваться и поймала себя на том, что ей хочется, чтобы Вольф еще немного подержал ее вот так, но он отпустил ее и откашлялся.
– Ну, а теперь докажи, что ты не врал насчет того, что умеешь готовить. Я все равно об этом узнаю, но, боюсь, скорее всего, ты испортишь мне ужин.
Не поднимая глаз, Бронуин кивнула.
– Я могу готовить. Если у тебя найдется щепотка соли, кролик получится вкусным.
Очевидно, Вольф считал всяческие приправы ненужной роскошью, но все же благосклонно отнесся к ее просьбе.
– У меня где-то была соль. Начинай жарить кролика, а я пойду, поищу.
Все еще опустив голову, Бронуин вернулась к костру и насадила освежеванного кролика на прут, который заострила кинжалом. Она жалела о том, что расплакалась. Во всяком случае, ей не хотелось, чтобы наемник видел ее слезы. Девушка чувствовала себя опустошенной горем, будто ее выпотрошили и ободрали, как этого кролика. Брат Дамьен предупреждал об опасности кровожадного мщения, но только жажда мести наполняла сейчас ее душу и толкала к цели.
Вольф подошел и протянул в горсти соль, и она втерла ее в кролика, как учила мать. Растертые травы сделали бы мясо более ароматным, находись она на кухне Карадокского замка, но в кладовой зимнего леса не было подобной роскоши. Каким же естественным и незыблемым – поняла Бронуин, стараясь перестать жалеть себя – считать раньше заведенный порядок вещей: свою постель, отгороженную занавесями от кровати родителей, и разбросанные на полу большого зала тюфяки и одеяла слуг… Забота и родительская любовь делали ее жизнь такой счастливой. Прошло… Все в прошлом.
Вольф присел на корточки у костра и протянул к огню замерзшие руки.
– Много утекло времени с тех пор, как я с нетерпением ждал, когда же у меня начнут расти усы и борода, а голос станет более низкий. Я уже и позабыл, как давно это было.
– Я бы сказал, судя то твоему заросшему лицу, что было это очень давно.
– Ты просто завидуешь мне, парень! – спутник Бронуин рассмеялся так заразительно, что даже у девушки губы слегка изогнулись в улыбке. – Ужасно я себя чувствовал, когда люди начинали говорить о моих красивых кудрях и девичьем личике… оно тогда было… совсем как у тебя, ей-богу! Я не мог дождаться, когда щеки у меня покроются юношеским пушком, чтобы все увидели, как они ошибались, особенно те, кто свистел мне вслед и обращался с непристойными предложениями.
Бронуин подняла на наемника широко отрытые от удивления глаза, не зная, шутит Вольф или говорит серьезно.
И все-таки она не могла себе представить, чтобы кто-то по такому поводу вызывал гнев ее звероподобного спутника. Вольф подмигнул ей, и девушка поспешно перевернула вертел с кроликом. «Так, значит, сердце у него есть, – удивленно размышляла она, – и такое же, как у Оуэна Карадокского: живое, ранимое, скрытое под броней суровости».
– Святой отец в монастыре кое-что рассказал мне о тебе, парень, так что, думаю, мы могли бы поговорить более откровенно. Он считает, что ты попытаешься отомстить Ульрику Кентскому за смерть родных.
– Да, постараюсь.
– Ульрик не будет дожидаться, когда ты всадишь в него свой кинжал. Он давно уже оказался бы мертв, если бы был таким глупцом.
– Я придумал несколько уловок. Он ничего подобного не ждет, – Бронуин вообразила лицо рыцаря, когда он обнаружит, что его невеста не только осталась в живых, но и вооружилась, чтобы нанести ему смертельный удар.
– У тебя может быть уловок сколько угодно, но ты не выдержишь жизни преступника, объявленного вне закона. А именно это тебя ждет, если ты выполнишь задуманное.
– У меня есть доказательства предательства Ульрика Кентского. Я представлю их королю.
– И как же ты это сделаешь?
Бронуин пожала плечами.
– Что-нибудь придумаю к тому времени, как мы доберемся до Вестминстера.
Кролик получился изумительно вкусным, и Вольф похвалил ее. Сияя от гордости, что хоть в одном деле она преуспела, Бронуин с аппетитом расправилась со своей порцией. Следуя примеру Вольфа, она вытерла руки об одежду, вместо того чтобы вымыть их после еды, но, в отличие от наемника, все-таки сначала очистила их о снег. Остатки кролика они сложили на край костра, чтобы доесть их утром. Бронуин вызвалась сходить за хворостом.
– Ты набрал уже достаточно на ночь, – заметил Вольф. – Темно же, хоть глаз выколи, и, если стая волков вздумает съесть тебя на ужин, не зови меня на помощь.
Стараясь не обращать внимания на угрозу, Бронуин добралась до края поляны и вдруг услышала, как Вольф издал какой-то сдавленный звук. Оглянувшись, она увидела, что он что-то выплюнул в костер, держа в руке ее кожаную фляжку.
– Собачья душа, это же молоко! – возмущенно воскликнул он.
– Да, – согласилась Бронуин.
– Молоко? – переспросил Вольф.
– Святые угодники, но не яд же! Незачем было жадничать!
– Дело не в жадности. Я перепутал фляжки, – возмущенно возразил Вольф. – Можешь не беспокоиться, больше этого не повторится. Не удивительно, что ты, как малыш, без конца бегаешь в кусты! У тебя же на самом деле еще молоко на губах не обсохло!
– А разве ты не пьешь молока? – удивленно спросила Бронуин, отчаянно пытаясь согнать с щек краску, залившую румянцем ей лицо.
Мужчины… такие грубые!
– Не пью, когда есть добрый эль… или плохой, все лучше молока! Да ты мальчишка-сосунок, возомнивший, будто в штанах у него что-то есть! – презрительно фыркнул наемник. – А, может быть, это кое-что у тебя еще не выросло?