Неужели она когда-нибудь обнимала эту темную голову, глубоко заглядывала в эти обманчивые карие глаза, целовала со страстью, на какую только была способна, эти тонкие губы умного рта?
Неужели в этих объятиях она находила небесное блаженство и этот голос заставлял звучать в ее сердце такие нежные струны и вызывал у нее такой трепет? Она с удивлением говорила себе: «Ведь это все было, я все это переживала! А теперь ничто уже не имеет значения и не будет иметь значения между ним и мною…»
Но она хотела показать, как прочно устроена ее жизнь теперь. Шарль для нее не имеет значения, но он все же существует.
Несколько позднее Кэртон спросил ее о Коти, но так мило и совсем иначе, чем он хотел это сделать раньше. Потому что во время его короткого визита к Саре прибавилось нечто новое к его старым чувствам к ней; это не было настоящее уважение к ней, но какая-то смесь уважения и зависти, а такое смешанное чувство часто насильственно заставляет смиряться.
Кэртон говорил себе, что Сара действительно была очаровательной женщиной: хотя теперь она была недоступна и даже запретна для него, но ведь некогда эта прелестница была в него влюблена! И вот, в то время как он смотрел на нее и восхищался ею, его точила мысль, что было бы удивительно интересно расшевелить ее снова и нарушить ее невозмутимое спокойствие.
Он сделался искренне мил с Сарой, принимая, насколько возможно, вид старинного друга семьи.
Племянник Коти, Роберт, опекуном которого сделалась теперь Сара, влетел, как ураган, в комнату. Леди Диана тотчас же бросила на него кокетливый взгляд, и на устах ее появилась улыбка, которую ее приятели называли «улыбкой охотника за дичью». Эта улыбка имела градации; она подавала только надежду, или соблазняла, или даже выражала требование. Роберту достались все три улыбки, и юноша пришел в восторг.
Он был похож на Коти. Черты лица у него были грубые, но, будучи еще очень молодым, он располагал к себе своей безыскусственностью и простотой.
Он застенчиво поклонился леди Диане и Кэртону и с мальчишеской улыбкой уселся возле Сары к чайному столу.
Ему было двадцать лет, он был сиротой и должен был наследовать часть богатства Коти. Когда он находился в Париже, то жил в доме своего опекуна и проводил там все праздники. Дом Дезанжа должен был перейти к нему со временем.
Он весело болтал, с быстротой поедая мелкие печенья – они с Сарой стали большими друзьями с первой же встречи.
– Читали газеты? – спросил он. – Какие чудные эти миндальные печенья! Так неужели не читали? Обязательно прочтите. Они наполнены материалами по делу Луваля. Нет конца толкам по этому поводу. Страшно громкое дело… Но я уверен, что Гиз спасет Луваля. В одной из газет сказано, что он так хорошо говорил, что заставил завыть всю аудиторию, т. е. я хочу сказать: плакать, вы понимаете?.. Я как раз встретил его, он был с Адриеном и был удивительно любезен. В нем нет никакой позы. А могла бы быть, знаете ли! Он вышел прямо из суда, а там все уставились на него, без конца поздравляли его и смеялись. Он выглядит также ужасно молодым. Вряд ли ему больше двадцати пяти лет.
– Вы говорите о Жюльене Гизе? – вмешался Кэртон. – Умный парень. Я с ним знаком.
– Сколько ему лет, как вы думаете? – настаивал Роберт.
– О, двадцать восемь или двадцать девять, я полагаю.
– Так много? – наивно воскликнул Роберт.
– Ну, после этого мне надо спрятаться, – сказал Кэртон. Он держал в своей руке руку Сары и ласково смотрел на нее.
– Могу я прийти опять? – спросил он.
– Ну конечно.
Она с такой же открытой улыбкой смотрела на него, и ему это было неприятно.
Кэртон спросил Роберта, не желает ли он посетить его, и юноша с радостью принял приглашение.
– Какой красивый человек! – сказал Роберт, когда Кэртон вышел.
Леди Диана засмеялась.