— Да, миледи.
— Хорошо. Я буду ждать вас в малой гостиной через четверть часа.
Еще раз оглядела комнату. Пока Дамиан спал, я успела навести относительный порядок. Оставалось лишь спрятать и потом постирать простыни.
Чужое дыхание защекотало шею. Я вздрогнула, ощутив поцелуй — такой невесомый, словно шеи коснулись крылья бабочки.
— Ты быстро.
— Ведешь дела с моим помощником у меня за спиной? — рука князя легла на бедро, притягивая к себе.
Жар его тела зажигал мое, и мысли поплыли, соблазняя забыться. Я закусила губу, сдерживая стон, когда Дамиан погладил атлас юбки и подвинул ладонь, приближаясь к самому сокровенному. Что он вытворял! Такое не позволительно в светском обществе. Но мне нравилось нарушать установленные правила.
Я хитро улыбнулась.
— Хочешь узнать, что произошло за время твоего отсутствия?
— Провоцируешь, фиалка? А что если я допрошу? Со всем пристрастием? — другая рука предупреждающе коснулась груди.
У этих новомодных фасонов слишком тонкий корсаж…
— Не боишься?.. — его дыхание участилось.
Я боялась. Я замерла в ужасе, понимая, что мы снова подобрались к опасной черте. Но мне нравилось ходить по краю, нравилось падать в пропасть, зная, что есть тот, кто меня поддержит. Соблазн был слишком велик.
Прикосновения такие обжигающие и горячие, а воздух холоден, будто за окном мороз. Тайны выдать легче, чем на допросе стражами в темнице.
— Я нашла с лордом Брайлем общий язык.
Пальцы погладили край платья, тонкое кружево защекотало грудь.
— Но ведь это не все?
— Не все… — прогнулась в спине, позволяя Дамиану Грасалю самые немыслимые вольности. — Отец признал меня, чтобы защитить от королевы Сагасса, быстро подобравшей жениха.
Сзади раздался едва слышный рык или мне показалось?..
— Времени зря не теряла, да, фиалка?
Он прикусил мочку уха. Я застонала и крепче прижалась к мужскому телу, окутывающего меня легким мускусным запахом.
— Но ведь и это не все, — последовал поцелуй в шею.
— Обвинила царицу в измене, — выпалила как на духу еще одно прегрешение. — Почти раскрыла заговор…
Дамиан затрясся от смеха.
— Шанталь не столь глупа, чтобы лишиться короны.
— Она хотела меня убить.
Рука, выводящая замысловатые узоры под тканью корсажа, пробирающие до мурашек, резко замерла.
— Ты уверена?
— Да, она подсыпала яд… Погибла моя служанка. Ксана.
Я резко развернулась, чтобы вглядеться в его лицо. Во мне больше не было душащей ревности, просто сочувствие. Дамиан Грасаль быстро надел каменную маску, но я видела тень жалости в его глазах и слышала ее отголоски в мыслях. Ксана не заслужила подобной участи. Мы оба понимали это.
Я прикоснулась к его щеке.
— Мне очень жаль.
Не хотелось так сообщать о ее смерти. Глупая! Вот что мне стоило выбрать более подходящий момент?
— Меня это не волнует, Айрин, — так умело солгал князь, что, если бы не сапфировая диадема, не почувствовала бы фальши в голосе. Он приобнял меня за талию и сказал: — Не нужно заставлять Жерома так долго ждать.
Но я знала: это всего лишь способ уйти от ответа. Короткий поцелуй опалил мои губы, заставляя желать большего. Но я отстранилась, понимая, что Дамиан Грасаль как всегда прав.
— Как ты выйдешь? Прислуга не должна тебя заметить.
— У меня есть новый темный дар. Помнишь? — он горько рассмеялся, и я увидела, как вокруг его тела закрутилась Тьма. Черные крылья распахнулись за плечами князя, такие же чудовищные и невесомые, как у Лирана Фалькса.
Демонская сила вызывала нервную дрожь. Тьма, льнущая к Дамиану пугала, и я боролась с собой, чтобы не закричать. Это было странно… Я ощутила себя так, словно оказалась в кошмарном сне. Хотелось бежать, как от преследователя, но ноги не слушались, и все тело налилось тяжестью. Необъяснимый страх защекотал нутро, прижался лезвием кинжала к шее и душил, душил, не оставляя шанса на спасение.
— Дамиан!
Он исчез. Я дрожала, будто в лихорадке. Вытерла испарину со лба. Все кончено. Тьмы больше нет. Но что-то все еще не давало расслабиться…
Не хотелось больше оставаться в комнате. Привычная остановка давила, высасывая все силы. Черные потоки исчезли, но я все еще чуяла их присутствие в падающих тенях от предметов и резких очертаниях вещей, подсвеченных сзади закатным солнцем. Собственные покои пугали, горькая беспомощность стояла комом в горле.