— Нет, — качает головой молодой человек и делает два шага назад, выставляя руки перед собой, будто защищаясь от меня, — ты не… нет. Не может это быть.
— Я…
— Твою мать! — он хватает лампу, стоящую на комоде и швыряет ее на пол. Осколки падают прямиком к моим ногам, разлетаются по комнате, попадая под диван и другую мебель. Я вздрогнула и зажмурилась от испуга, — это же еще не точно? Тесты же ошибаются? Я запишу тебя к врачу, сейчас же, — Хардин быстро достает свой мобильник из кармана и судорожно начинает тыкать пальцем по сенсорному экрану.
— Остановись! — кричу я от бессилия, запуская пальцы себе в волосы и глубоко вдыхаю. От неожиданности Хардин выпускает телефон из рук, и тот с громким звуком падает на пол, — я сама позвоню и запишусь.
— Нельзя с этим медлить. Эту проблему, — его взгляд упирается в мой живот, — надо решить как можно скорее.
— Ты думаешь, я этого сама не понимаю?
— Видимо, нет, раз уж ты еще не звонишь в клинику и не записываешься на прием!
— Ты не выносим.
— Я? Я хоть как-то пытаюсь исправить твою ошибку.
— Мою? — у меня перехватывает дыхание, и уровень моего гнева потихоньку начинает набирать обороты, — повтори еще раз.
— Я должен был догадаться, что это твой план.
— Что ты, черт побери, такое несешь? Какой план, Хардин? Привязать тебя к себе своей беременностью? Ты сумасшедший, — кричу я, чувствуя, как швы на сердце, которое постоянно надрывается, снова расходятся от боли. Это ощущение стало таким родным и повседневным, что моя жизнь уже не может существовать без него.
— Это ты не в своем уме, раз уж решила, что это на меня подействует. Нет уж. Я не собираюсь рушить свою жизнь из-за какого-то спиногрыза.
— Да пошел ты, Хардин.
— Что ты сказала? — удивленно смотрит на меня он своими горящими зелеными глазами, прожигая взглядом.
— Что слышал. Катись к черту. Я со всем разберусь сама, — развернувшись на 90 градусов, я устремляюсь в комнату и быстро запираю дверь. Одновременно мне необходимо, чтобы Хардин пошел за мной в комнату, снова стал извиняться за сказанное и я его простила, как это обычно и бывает, но, в это же время, я чувствую вселенскую обиду на него и ловлю себя на мысли, что не хочу больше прощать его. Он способен измениться лишь на мгновение для достижения цели, которая часто селится в его голове как вирус. Но через время он снова превращается в того человека, от которого мне стоит держаться подальше во избежание потери рассудка. Я достаю большую спортивную сумку, которая лежала под кроватью с момента моего последнего ухода, и быстро скидываю в нее все вещи, попадающие мне под руку. На удивление нет никаких слез. Обида и разочарование наполнили меня до краев, не оставив места другим чувствам. Увы, даже любовь упала на самое дно, с которого выбраться будет непросто.
— Ты потерял меня, — кидаю я на прощанье Хардину, не сказавшему мне ни слова, когда я направилась к входной двери с набитой сумкой через плечо.
========== Глава 4. ==========
Спустя месяц
Едкий запах спирта прожигал легкие с каждым вдохом все сильнее. Я постаралась открыть глаза, но яркий свет будто испепелял их, болевым импульсом отдавая в мозг. Тело ломило от какой-то непонятной тяжести. Казалось, что на мне лежит груда камней и сдавливает внутренние органы. Я ничего не понимаю, и от этого меня охватывает ужасное чувство страха, от которого кровь стынет в жилах. Обрывистые воспоминания не формируют четкую картину произошедшего, а лишь усугубляют положение, давая воображению волю действиям. Но все же некоторые моменты из недавнего прошлого ненароком всплывают в подсознании.
Я помню, как я летела вниз по лестнице, пытаясь изо всех сил схватиться рукой за перила, но удар головой об ступеньку вырубил меня. На этом темнота. Несложно догадаться, что я нахожусь на больничной койке, судя по пикающим звукам вокруг меня, яркому свету и специфическому запаху.
Ребёнок. Боже, что с ним?
Я снова пытаюсь открыть глаза, преодолевая световую завесу. Наконец, могу оглянуться и нащупать кнопку вызова персонала. К руке присоединена капельница, через которую, видимо, поступает обезболивающее, которое явно уже не действует в полной мере. Но мне, как даме в положении, видимо, запрещён приём сильных болеутоляющих.
Я стараюсь не паниковать, но положив руку на живот, меня охватила истерика. По щекам побежал целый ручей горячих слез, а дыхание сбилось и приходилось хватать воздух ртом.
— Тереза Янг, как вы себя… — произнесла вошедшая в палату медсестра, — солнышко, почему ты плачешь? Тебе больно? — обеспокоилась девушка, мигом подойдя к капельнице.
— Ребёнок… с ним все в порядке? — еле проговорила я, заикаясь из-за хлынувших слез.
— Все хорошо, плод в полном порядке. Тебе и ему очень повезло, — мило улыбнулась медсестра, нежно погладив меня по мокрой щеке.
— Я хочу видеть маму, — прошептала я.
— Сейчас ее позову, она как раз пошла за кофе.
«Больничная фея» быстро вышла из палаты, снова оставив меня наедине с мыслями.
Но всего минуту спустя мама уже стремительно влетела в комнату, держа в руках стаканчик из автомата с напитками.
— Тереза, как ты меня напугала, — впервые я увидела ее такой растрепанной и обеспокоенной.
— Мам, мне так жаль, — снова расплакалась я от переизбытка эмоций.
— Тебе не за что извиняться. Главное, все хорошо. Мы со всем справимся, — она подошла к кровати и, поставив кофе на тумбочку, крепко обняла меня. От неё пахло как обычно неимоверно приятно. Нотки ванили и цитрусовых — любимое сочетание мамы в парфюмах. Раньше мне этот запах казался слишком приторным и негармоничным, но сейчас это был самый вкусный аромат из всевозможных.
— Я очень голодная. Можно мне поесть?
— Конечно, я сейчас попрошу Хард… — она редко замолчала, закусив губу.
— Хардин? Он здесь? — мой пульс участился, о чем свидетельствовали показатели на медицинском оборудовании, которое было подключено ко мне.
— Он здесь на протяжении трёх суток дежурил возле тебя.
— Я не хочу, чтобы он был здесь. И, стоп, — удивилась я, — трое суток? Я провела в отключке трое суток?
— Да. Это чудо, что с ребёнком все в порядке.
— Не пускай его ко мне. Я не выдержу, — на глазах снова появились слезы. Излишняя эмоциональность стала моим проклятьем. Любое событие, сказанное слово или действие вызывало во мне шквал неконтролируемых эмоций. Будь то безудержный смех, истерические слёзы или всепоглощающий гнев.
— Тереза, ты же знаешь, он мне не нравится… то есть, не нравился, но он отец ребёнка, и он любит тебя.
— Мам, ты забыла о том дне, когда я приехала к тебе? О том, что он сказал? Он не имеет больше никакого отношения ни ко мне, ни тем более к ребёнку! — сказала я повышенным тоном, больше похожим на крик.
— Тереза, подумай хорошенько. Это, конечно, твоя жизнь, но нести бремя материнства гораздо легче, когда рядом есть мужское плечо. Поверь мне, — сказала мама, пытаясь скрыть боль за легкой улыбкой, — пойду, возьму тебе полезной еды.
Она вышла из палаты. И снова тишина, и снова я одна.
***
— Боже, как вкусно, — доедая вторую тарелку курицы с фасолью, произнесла я. Никогда не любила фасоль, но человек, растущий внутри меня, явно другого мнения.
— Не подавись, — усмехнулась мама, сидящая напротив кровати.
— Я была настолько голодная, что готова была съесть все, что угодно.
— Это нормально в твоём положении. Доктор Уайли говорит, что состояние у тебя стабильное и у малыша тоже. Тебе понаблюдают здесь ещё какое-то время и отпустят домой.
— Хорошо, я рада, — сказала я. И я действительно была рада. Впервые за очень долгое время. Месяц, проведённый в доме матери, был на удивление спокойный. Естественно, новость о беременности была воспринята с трудом и не обошлось без нотаций и разговоров об аборте. Но, к моему удивлению, мама сильно изменилась. Она стала более чуткой, заботливой, именно такой мамой, о которой я мечтала. Мы даже сидели иногда по вечерам после ужина и обсуждали все на свете почти до утра. Ели мороженое, смотрели глупые мелодрамы, над которыми вместе плакали, и планировали обустройство одной из комнат для ребёнка. Мама будто расцвела. Мы всего раз затрагивали разговор о Хардине, и он снова закончился моими слезами, поэтому был заключён договор, что эта тема больше не будет поднята. Решение принято, и я не собираюсь отступать.