— О, правда? Настоящая Сирена? — профессор совершенно бесцеремонно смотрит Брайт прямо в глаза, будто на интересный выставочный экспонат. — Я думала, вы можете дышать даже кожей, — шепчет странная профессорша. — Хотя, — повышает голос, обращаясь теперь ко всем. — Каждый из вас может дышать кожей! Имейте ввиду, ваш объём воздуха бесконечен, хоть вам и кажется, что его не хватит на тридцать чисел. Но почему не справились вы? — и снова выделяет Брайт.
Та молчит, плотно сжав губы. Она чувствует отвращение к профессорше.
Почему? Потому!
Неужели все траминерцы такие отбитые?
Потом Брайт встаёт из-за парты, идёт к профессорскому столу. Смешки прекращаются. На столе графин с водой, Брайт наливает из него три четверти в стакан, опускает туда кончики пальцев. Свободной рукой запускает метроном.
— Раз, два, три…
Она считает в темпе метронома, это намного сложнее, чем то, что делала Нимея.
— Четыре, пять, шесть…
И держится, чтобы не запеть.
На самом деле ей и правда не трудно выполнить такое задание, но… вода. Ей всё время нужна вода, именно она в первую очередь даёт жизнь, а не воздух, как у остальных. И со стороны профессора было паршивым поступком заострить на Брайт и её способностях внимание. Это или простодушие или невероятная жестокость!
Смешков больше нет, после пятидесяти все с интересом пригибаются к партам, будто следят за скачками и поставили неплохие ставки.
— Семьдесят три, семьдесят четыре… я могу продолжать бесконечно! — вздыхает Брайт.
— Спасибо за демонстрацию, — профессор, кажется, уязвлена и крайне недовольна. Она больше не выглядит, как милый безобидный цветочек в несуразном платье. — Но вы использовали воду! А вы попробуйте без неё!
— Я попробовала, вместе со всеми. Досчитала до тридцати четырёх, если не ошибаюсь, — жмёт плечами Брайт. — Без воды я ничем не отличаюсь от других людей.
И плотно сжимает челюсти.
Несправедливость! Жгучая и противная!
Её выставили “особенной”, а потом удивились, что она “особенная” только при определённых обстоятельствах? Блин… да! Так и есть, и что?
Самый мерзкий вид расизма! Простодушный, глупый, намекающий, что человек сам себя не считает “таким, как все”.
Когда эти люди поймут, что все в мире не такие, как все? Это же такая простая истина.
Брайт смотрит на профессора злобно, и та не выдерживает.
— Сбавьте тон. Никто вас не оскорблял! Вы можете гордиться своим происхождением и не тыча его под нос всем и каждому, — тон у профессорши почти ласковый, но требовательный.
Она делает вид, что ведёт себя вежливо и справедливо.
Возглас: “Но я никому ничего не “тыкала”!” — застревает у Брайт в горле, она не способна сейчас вступать в полемику и доказывать очевидные вещи.
— Можете идти. Вы, кажется, на сегодня достаточно узнали. Вернётесь, когда сможете досчитать до семидесяти двух без спецэффектов!
Брайт задыхается обидой, но молчит.
— И, — окликает профессор. — Вы одеты не по форме.
— Знаю, спасибо, — спокойно отвечает Брайт и уходит из аудитории.
Ну и хорошо! Можно просто побыть в одиночестве! Прекрасно же!
Кофе не хочется, булочку тоже. Не хочется сталкиваться с Хардином, который непременно явится, стоит уединиться. И не хочется попасть на ковёр к декану за то, что шляется по коридорам, это один из немногих, с кем появилось желание дружить.
Ноги несут к библиотеке. Вот он плюс необъятного рюкзака. Там нашлось место для бутылки сока, шоколадки и старого доброго скетчбука.
Все одиночки в итоге чем-то увлекаются. Брайт любила рисовать. Без особого мастерства, даже без хорошей практики. Она не тренировалась, срисовывая, не брала уроки. Просто пыталась копировать окружающую реальность в тишине и одиночестве. Рисование — самое тихое и незаметное хобби из всех.
В библиотеке по итогам вчерашней отработки появилась пара рабочих столов и у одного из них даже стоял кожаный диванчик, как прежде. Брайт протирает обивку салфеткой, достаёт скетчбук, карандаш и ножик, а потом падает за рабочий стол и прикрывает глаза.
Успокоиться.
И ни о чём не думать.
Для них для всех она просто монстр, которого нужно бояться. Странная девочка, даже более странная, чем Иная.
Они не со зла.
Они не привыкли.
А потом по щеке сбегает позорная слезинка.
— Успокойся, — велит себе Брайт, пока в горле клокочет злоба. — Успокойся, я сказала!
Паника не отступает.
Пришёл бы кто и вправил мозги. Заставил не обращать внимание на всяких придурков, во главе с профессором-расисткой.
Самое обидное, что всё было так не очевидно, не на поверхности, никто даже не понял, наверняка, что задело Брайт.