Это всё Фиам!
— Это всё Фиам!
Она отрезвлённо моргает.
— Проваливай! — шипит, не раздумывая, Брайт.
— Что прости?
— Про-ва-ли-вай! — у неё в глазах уже потухли огни, и теперь полыхают опасные раскалённые угли. Алые с чёрными краями. — Ты заявился в женскую спальню и, если не уйдёшь, я…
— Ты… что?
Она вскидывает голову, потом дёргает с руки повязку и как ни в чём не бывало начинает промывать неаккуратную рану. Бинтовать неудобно, потому в первый раз вышло косо и не плотно.
Помоги ей!
Но Рейв даже не пытается. Это уже слишком интимно. И плевать, что пару минут назад они были настолько близки, что дальше просто некуда. Врать он себе не будет, но и поощрять весь этот бардак тоже.
— Я сообщу о…
— Милая Брайт, — тянет он, приближаясь к ней со спины.
Она стоит напротив висящего над раковиной зеркала и теперь видит его лицо рядом со своим.
Он не удерживает при себе руки, они ложатся на её голову по обе стороны, будто затыкая уши.
— Пойми уже. Тут тебе никто не поверит. Кроме, разве что, меня, но это тебе ничем не поможет. Тут у тебя не будет друзей, кроме таких же, как ты — Иных. Это не пустые слова. Это — война. Понимаешь?
Она упрямо смотрит прямо перед собой, будто сквозь зеркало.
— И что?
— А то, что если ты заявишь, что в твоей спальне кто-то был и что-то хотел… над тобой в лучшем случае посмеются. А в худшем — докажут, что ты сюда заманила несчастного Истинного и домогалась.
— Но…
— Мне в этом участвовать даже не придётся, такие, как Бели Теран, сделают всё в лучшем виде.
— Но ты…
— Даже если я захочу тебе помочь… — он уже не говорит притворно-ласково. Голос становится серьёзнее, он шелестит, как сухая осенняя листва, и вот в него Брайт верит. — Моё слово ничего не будет стоить. В этом мире Истинные не ходят в спальни к Иным. А такого неправильного Истинного проще убрать с дороги, чем выслушать, — он сиплый, глухой, как эхо.
Брайт даже не успевает заметить, в какой момент его висок плотно прижался к её виску.
— Ты хочешь сказать…
— Что даже я не смогу тебя защитить.
— Но ты же… сын… — надежда? Она всерьёз рассчитывает, что он — её герой-спаситель?
Рейв хочет расхохотаться, но не может. Губы сопротивляются жестокой улыбке.
Он вздёргивает широкую бровь и еле заметно качает головой, мол, когда это что-то значило.
— Ну и помимо того, что не смогу помочь… кто сказал, что захочу?
Он испаряется так же как появился. Быстро и незаметно.
А потом долго смотрит на окно второго этажа, где загорается свет. Брайт не покидает ванну ещё почти четверть часа, потом свет гаснет. Рейв прислушивается к своим ощущениям.
К её ощущениям.
Тревоги и боли нет. Нет страха. Есть адреналин и капля эйфории, но в себе Рейв это тоже замечает.
— Сумасшедшая… почему ты не боишься?
Если она не забьётся в угол, то не доживёт до конца месяца, не то что семестра.
Глава двадцать первая. Откровение
|ОТКРОВЕНИЕ, — ия, ср. (книж.).
То, что внезапно объясняет остававшееся непонятным, открывает какую-нибудь истину, дает новое понимание чего-нибудь. Новая постановка вопроса была для всех откровением.|
Энграм Хардин ждёт на крыльце с широченной улыбкой на губах. В его руке претенциозная чёрная роза на длинной ножке. Она настолько тошнотворно идеальна, что всем выходящим из дома очевидны намерения дарителя.
Брайт появляется под руки с Лю и Нимеей, они хохочут и поддерживают друг друга, потому что с утра в соседней спальне прогремел взрыв, оповещающий, что их соседка неудачно приготовила крем для эпиляции. Это событие подняло всем обитательницам дома Р-1 настроение на пару градусов и общее веселье не утихало до сих пор. То и дело кто-то бросал глупые шуточки.
Увидев Энга, все трое сначала замирают, а потом покатываются со смеху в повторном приступе.
— Умора, Энг, это что за палка? — прыскает Нимея и вырывает у Энграма из рук розу.
— Истинный Аристократишка разорился? — улыбается Брайт.
Энг реагирует на её весёлую улыбку покрасневшими скулами и растерянным взглядом.
Он сражён такой сменой настроения, Брайт для него всегда угрюмая и погружённая в себя. Он изучает её тонкую фигурку и нервно сглатывает.
На этот раз она намотала на голову бордовый платок, из-под которого теперь струятся пшеничные кудри, и накрасила винной помадой губы. А очки уже смотрятся вполне привычно и чертовски идут этому маленькому милому личику. По крайней мере, Энграм считает, что в Брайт всё прекрасно, и только слепой не видит, что очередная влюблённость безумного бабника — это серьёзно.