Пальцы сжимаются.
В груди разливается счастье — её счастье, Рейв оборачивается, будто девчонка стоит за его спиной, но там никого нет.
Она где-то далеко и счастлива. От этой мысли всё внутри сводит, будто Рейв хлебнул кислоты, даже челюсти сами собой сжимаются.
“Хорошо же. Если это Хардин… может, он ей поможет. Не ты. Не сын Хейза! А может декан?” — Рейв изгибает губы, пока в глазах сгущается чёрно-изумрудный туман. — “Ещё лучше. Давай, Масон. Выбери кого-то из них… не приближайся ко мне. И мне не позволяй!”
Он отталкивается от пола носками и лёгкой походкой идёт в сторону библиотеки, на миг замерев, прежде чем сжать ручку.
Глава двадцать третья. Опьянение
|ОПЬЯНЕНИЕ, -ия, мн. нет, ср.
1. Состояние пьянеющего или опьяневшего. |
Картина чертовски умилительная. Пьяненькая Масон сидит на грязном полу, рядом пьяненький Энграм Хардин. Они слушают рок-н-ролл самого паршивого сорта. В уголке ворчат книги по этикету, в воздухе носится пара музыкальных справочников, выпуская снопы разноцветных искр.
Брайт Масон хохочет и хрипло подпевает. Не по-сиреньи, обычно, как пела бы любая другая девчонка. Энграм Хардин смотрит на неё щенячье-влюблённо и тоже пытается подпевать, но или не знает слов, или слишком пьян, или слишком свихнулся на сидящей рядом девчонке.
Эти двое смотрятся со стороны практически поэтично. Он восхищён ей, она восхищена музыкой.
Она счастлива, в груди Рейва неистово печёт её невероятное умиротворение. Он даже наслаждается её музыкой, будто сам настраивал приёмник.
Вид влюблённого Хардина вызывает противоречивые чувства и пугает то, что есть там что-то от банального облегчения. Он рад, что Энг, возможно, спасёт Масон, не позволит наломать дров, может, даже избавит от чар Фаима.
Но Рейв бы отдал очень-очень многое, чтобы, ни о чём не думая, вот так же сидеть сейчас рядом с Брайт Масон и пить вино.
Эта мечта настолько желанна, что разъедает вены, кожу жжёт.
Выбросить Хардина и занять его место.
Да с чего бы? Ну что принципиально изменилось? Она — просто дикая необычная картинка, которой не место в его жизни. Блаж. Это интерес, возникший из-за чар, её дерзости, сопротивления и одного сорванного на самом интересном месте секса. Масон теперь просто связана в его голове с мыслью о недотрахе, какая досада. Пройдёт!
Трек сменяется, а Масон хватается за сердце.
— Громче! Гром-че! — вопит она, вскакивает на ноги. — Это моя любимая песня!
— Ты говорила так про каждую, — хохочет Энграм.
Теперь он что-то знает о Масон. А если Рейв что-то узнает, его будет уже не спасти. Ему чертовски интересно, но это что-то запрещённое, не для его ушей и глаз. Масон должна оставаться для него пустой болотной книгой.
Исполнитель скрипит*, как несмазанная телега, ритм затяжной, тягучий, текст не знаком, язык чужой, но Брайт Масон знает слова, танцует и пинает кучи золы, горелые полки. Она вся грязная и, когда вытирает испарину со лба, пачкает лицо сильнее.
— У-у-у, — тянет она, вторя певцу.
А два зеленоглазых истинных смотрят на неё, закрывшую глаза.
Платок, что утром был намотан на голову Масон теперь украшает высокий хвост. Очки висят на самом кончике носа. На Брайт футболка с принтом, совершенно непристойно для академии. Неслыханно! Футболка заправлена в бордовую юбку и всё равно это смотрится вопиюще. Поверх юбки на талии завязана клетчатая красная рубашка. Масон саботирует дресс-код так, что впору её исключить. Жаль, нельзя.
А ещё нельзя плясать под запрещённую в приличном обществе альтернативу, сжимая в руке горлышко бутылки с чёрным вином.
— Что здесь происходит? — усталая злость.
— Мне пора, — обречённая печаль.
Рейв и Энграм говорят одновременно.
Песня заканчивается. Новая чуть бодрее*, но Масон больше не танцует. Она смотрит на Рейва широко распахнутыми глазами поверх очков, и её счастье в его груди стремительно стухает, вместо него привычная мешанина, из которой невозможно вычленить хоть что-то определённое.