Утром, задолго до начала смены, Борис добрался до проходных комбината и поспешил к подъездным путям прессового цеха. Едва ступил на знакомый перрон, как услышал короткий гудок. Маневровая «кукушка», пыхтя и отфыркиваясь паром, медленно вытягивала вдоль деревянного настила открытые платформы со ссыльными женщинами, сидящими на скамейках по пять-шесть человек в ряд. Борис скользнул глазами по рядам закутанных в фуфайки и одеяла женщин и… не сразу поверил своим глазам. В конце третьей платформы, прямо на полу, в одиночестве, как отверженные, сидели Анна и Эльза.
— Эльза! — не своим голосом закричал Борис, не обращая внимания на конвоиров. Побежал вслед за платформой. — Ты жива, Эльза!
Однако ни Эльза, ни Анна даже голов не подняли, будто не слышали. Ему показалось, что девушка сделала было некое движение, но Анна обхватила ее за плечи, пригнула голову. Вдруг какая-то женщина из ссыльных приподнялась и крикнула:
— Беги! Беги!
Бориса словно толкнуло в грудь, он приостановился, оглянулся: «Куда и зачем ему бежать? Эльза жива, и это главное.» Однако, если его предупреждали об опасности, значит она существовала. Да, как и в прошлый раз, он попал в ловушку на том же самом месте. Платоныч и еще трое вохровцев будто специально подкарауливали его. Успел подумать о том, что, наверное, Эльзу нарочно вывезли сюда, чтобы выманить его, Бориса, из доменного. «Сейчас меня схватят, — горестно подумал Борис, — а если не даться им в руки? Пусть Эльза увидит, как он умрет, и пожалеет. Колеса платформы совсем близко. Собрать всю силу и…» Борис еще раз смерил глазами расстояние от него до вохровцев. И, словно в чудесном сне, когда все сбывается, увидел идущих по дороге своих ребят — Вальку, Ахмета, Генку и еще троих незнакомых парней.
— Огольцы! — что было силы крикнул Борис, подбежал к краю платформы, показал рукой в сторону вохровцев. — Эти за мной!
Его, слава Богу, услышали. Валька что-то сказал ребятам, они побежали к деревянному настилу. Борис, более не раздумывая, спрыгнул в образовавшийся полукруг между преследователями и ребятами. И в это мгновение запыхавшийся Платоныч выхватил револьвер:
— Всем стоять смирно! Не двигаться! Мы преследуем особо опасного преступника!
— Этого, что ли? — Ахмет, самый отчаянный из ребят, медленно пошел на Платоныча. — А чего это он, скажите на милость, напреступничал? Паровоз с боеприпасами уволок? Я знать желаю.
— Не дури, узкоглазый! — яростно выкрикнул Платоныч, и лицо его налилось кровью. — Всерьез толкую: политический он, покушался на жизнь государственного человека, — ствол револьвера закачался у самого лица Ахмета.
— А вы, пожалуйста, предъявите нам ордер на арест! — вежливый Генка Шуров присоединился к Ахмету, загораживая своим телом Бориса.
— Ишь, грамотей какой отыскался! — окончательно рассвирепел Платоныч. Лицо его побагровело. — Всех заарестую. Немедленно выдайте того, седого! Ждать не намерен, сами пойдете в тюрягу, как сообщники. — Платоныч, завидя подошедших парней, стал заметно нервничать.
— Если он — политический преступник, — продолжал бесстрастно-ровным голосом Генка, — то арестовывать «врага народа» должны сотрудники НКВД, а вы — охрана комбината. Я не ошибаюсь?
— Короче, посему вы получите фигу с маслом вместо седого! — нахально добавил Ахмет.
— Да как ты смеешь так разговаривать с охранниками, татарва несчастная? Я тебя в тар-тарары упеку! — Платоныч отступил на шаг, скомандовал своим спутникам. — Эй, ребята! Дайте-ка этим говнюкам жару! Я отвечаю.
Однако рыжий и его сотоварищи-охранники даже не пошевелились.
— Сидоренко!
— Ну, я! — рыжий с опаской подошел вплотную к старшему вохровцу. — Слушаю тебя.
— Уши что ли ватой заложило! Приказываю: арестовать всех бандюг! Кто окажет сопротивление, стреляю! Ну, считаю до трех. Раз!
— Слышь-ка, Платоныч, — рыжий наклонился к уху старшего вохровца, — невжель ни бачишь, хтось пред нами? То ж сиблаговцы! Они, считай, почище урков будуть. Плюнь ты на их бисовы души. Седого все едино ж изловимо, не то шушера и дежурку спалить, да и нас…
Платоныч грозно сверкнул глазами, хотел приструнить трусливого сотоварища, однако не успел. Ремесленники, окружив «седого», медленно, как ни в чем не бывало, двинулись к главной аллее, по которой уже плыла на смену людская густая река. Платоныч, конечно же, знал, с кем имеет дело, и в душе порадовался, что все так удачно получилось — сам не струсил и ушли они, благодаря случаю. Эти ленинградские ремесленники, и правда, почище сибирских уркаганов, выработали тактику поведения. Истощенные блокадой, не в силах оказывать сопротивление местным парням поодиночке, они по-волчьи объединялись в стаи и гуртом яростно защищались и нападали, дрались обычно с нечеловеческим отчаянием, никому не прощали обид. Однако, заметив, что один из ремесленников, тот самый, узкоглазый, приотстал, Платоныч машинально рванулся к нему, но парень смело остановил его окриком: