— Подлец ваш Каримов, — выдавил из себя Борис, — прохвост, каких свет не видывал.
— Еще и оскорбляешь? Защита — лучшее нападение. Вы надеялись изъять из домашнего сейфа заместителя начальника комбината секретные данные. А твои байки насчет любовных мук — детский лепет на лужайке.
— Разве генерал Каримов хранил секретные документы дома? — Борис попытался приподняться на подушке. — Каримов — самый настоящий враг народа, им бы вы лучше занялись.
— Странны дела твои, Господи! — дурашливо скривился Мурашко. — Ты Каримова грязью поливаешь, а он просит органы проявить к тебе снисхождение, мол, преступники малолетние, сами не ведают, что творят. С чего бы это, а? — У следователя, как заметил Борис, была привычка задавать вопросы и, не дожидаясь ответа на них, переходить к следующим вопросам.
— Плевать я хотел на каримовские снисхождения! — продолжал дерзить Борис, кожей чувствуя, что вот-вот Мурашко сорвется на крик, ударит в лицо. На всякий случай, отвернулся к стене. Зубы блатными выбиты, лицо ноет от боли.
— А вот это совсем невежливо! — Мурашко резким движением отшвырнул Бориса от стены. — Говорить со мной не желаешь, твое дело, тогда бумагу подпиши!
— Что в бумаге?
— Твое чистосердечное признание. Подпишешь, и я, клянусь честью, обещаю полное содействие при определении меры наказания. — Мурашко сунул под нос Борису аккуратно исписанный лист бумаги. — Подпишешь?
— Отказываюсь! — Борис сжал кулаки так, что боль пронзила руку до локтя. — Вины за собой не признаю, кроме одной!
— Это уже интересно! — Мурашко подался вперед, буквально впился глазами в бескровное лицо Банатурского: не шутит ли снова этот доходяга? — В чем же твоя единственная вина?
— Мне понравилась девушка. Я не думал про ее нацию. Не понимаю, как не смог сберечь ее, такую чистую, скромную. Она в худых делах не замешана.
— Святая наивность! — всплескнул руками Мурашко. — Да твоя Эльза — матерая шпионка, злейший враг советского народа.
— Она чище Каримова да и вас тоже! — в запальчивости воскликнул Борис. Смерть больше не страшила, надежд признать себя невиновным не оставалось, и он решил нарочно обозлить следствие, приблизить трагическую развязку. И Мурашко дрогнул, не выдержав последнего выпада.
— Наконец-то ты полностью раскрыл свою личину, фашистское нутро! — внушительно, со значением произнес Мурашко, удовлетворенно потер ладони, усмехнулся одними губами. — Ну, спасибочко! Чем же твоя немка чище меня? Деда моего в Белоруссии фашисты живьем сожгли в собственной хате, братуху повесили на площади, как партизана, а ты, щенок, память их оскверняешь! И не моя вина, что сижу здесь, в тылу, общаюсь с такими подонками, как ты, трижды подавал рапорты с просьбой отправить в действующую армию, трижды. А мутер-фатер, между прочим, отец твоей немочки, белокурый ариец Михель Эренрайх сбежал из мест заключения, возможно, зверствует на временно оккупированной советской территории.
— И снова — вранье! — не выдержал Борис. Решил не отвечать ни на один вопрос, но… Отца Эльзы расстреляли в тюрьме!
Он вспомнил рассказ Эльзы про ночное видение.
— Ага, попался с поличным! — вскочил Мурашко, уронил табурет. — Откуда тебе сие известно? Ответить нетрудно: здешнее немецкое подполье держит связь с местами заключения в уральских лагерях. Запираться бессмысленно. Последний раз спрашиваю: будешь подписывать обвинительное заключение, протокол допроса или…
— Не буду!
— Твоя воля. Хотел сделать по-божески, не получилось. — Мурашко щелкнул замком портфеля. — У нас есть средства, с помощью которых мы докажем твою вину. Ты полностью изобличен свидетелями.
— Дутые у вас свидетели, гражданин начальник! — недоверчиво проворчал Борис. Глаза слипались, в затылке появилась знакомая тяжесть.
— Не скажи. Разве уголовник «Бура» не существует? А немки по имени Анна и Маргарита? И это не все. За тобой, Банатурский, длинная цепочка потянулась, зря рыпаешься. Не советую дальше катушку мотать. Вижу, косишь под больного, мол, мне не до вас, но выслушать придется. Тебе вменяется в вину связь с немецкой саботажной группой, участие в покушении на генерала Каримова. И еще. Пожалуй, самое страшное. Не вмешайся своевременно органы в твою преступную деятельность, произошло бы еще одно несчастье.
— Кража мороженой картошки из столовой?
— Взрыв домны. Остановка цеха, а, возможно, и всего комбината.
— Берите выше. Может, я — сам Гитлер. Надо же такое придумать?