— Не задумывался, почему тебя, седого сопливого мальчишку, охраняет автоматчик. Да под окном — второй с собакой? У нас есть доказательства, что изменение режима работы домны, плавки по твоему предложению привели бы к охлаждению печи, а затем и к взрыву.
— Не подавал я никаких предложений! — Борис был на грани обморока, в глазах плавали разноцветные мураши. Следователь, заметив его состояние, усилил нажим:
— Врешь, фашистское отродье! — Больно ударил по подбородку какой-то толстой книгой. — Эта тетрадочка тебе знакома? — Мурашко потряс перед носом Бориса общей тетрадью Вальки Курочкина. — Эксперты доказали: записи и расчеты сделаны твоей рукой.
— От этого я не отказываюсь. — Борис приподнялся на локтях. — У меня хороший почерк, бригадир всегда просил переписывать протоколы и предложения, у любого спросите. — Борис вдруг вспомнил: общую тетрадь с записями Валька Курочкин передал из рук в руки начальнику комбината. Каким же образом тетрадь оказалась у следователей? Не иначе, как этот гад ползучий Каримов, выкрал ее.
Мурашко достал из кармана шинели плоскую армейскую фляжку, отвинтил крышку, хлебнул глоток. Ему порядком надоел этот седой парень. В глубине души Мурашко даже жалел его, не спешил применять средства «термической обработки», знал, что тогда «седой» вмиг бы подписал любую бумагу, даже собственный смертный приговор. Сам Имант Иванович, начальник горотдела НКВД, советовал «попарить ему кости», спешил завершить «немецкое дело». Мурашко отлично знал: любое «дело» можно повернуть — ужесточить и облегчить, стоило допросить ребят из бригады и… они, кстати, в управление НКВД приходили порадеть за «врага народа». Однако чекистский конвейер не остановишь голыми руками, лучше арестовать десять невинных, чем пропустить одного врага на комбинат. Факт есть факт: Банатурский связался с фашистской нацией, теперь ему предстоит ответить за это по закону, невинной овечкой смешно прикидываться.
— Ладно, до завтра, герой! — насмешливо проговорил Мурашко, встал, потянулся, халат спал с плеч, и Банатурский впервые разглядел на его петлицах не два, а три кубика. «За меня, наверное, присвоили», — подумал Борис. А следователь, заметив беглый взгляд больного, охотно пояснил:
— Должность у меня капитанская, но… зачем гнать коней? А ты… — Приостановился на пороге. — Хочешь, добрый совет дам? Покорись судьбе. Если честно сказать, без свидетелей, лично я не верю, что ты, блокадник, покушался на чужие руководящие жизни, взрывал поезда, но так сложились обстоятельства, все против тебя, Банатурский. Получишь обвинительное заключение, спокойно подпиши его и… гора с плеч. Мы сами позаботимся о твоей дальнейшей судьбе.
Мурашко вышел. Дверь снаружи заперли. Скрежет ключа остро царапнул по сердцу. Жизнь осталась за стенами этого красного кирпичного здания. Жить ему осталось всего ничего.
Ночью больничную палату, похожую на камеру, посетила Эльза. Не говоря ни слова, легко подхватила его под руку, взметнула к окну, и они полетели низко над трубами заводов, к лесопарку, но спускаться к земле не стали, будто в предутреннем сне мягко стелились над бараками «Сиблага». Часовые в будках задирали головы, смотрели им вслед, ссыльные немки тоже смотрели на них и не шевелились. А потом Эльза вдруг очутилась в колонне подруг по несчастью. Их повели по поляне, заросшей странными черными цветами. И тут она снова увидела Бориса. Она подозвала парня и потянулась к его губам. «Иди прочь! — вдруг лихорадочно прохрипел Борис. — Ты умерла, тебя растопило стальное солнце! Мертвым с живыми не по дороге! Иди прочь!»
Во сне вспомнил забытый совет бабушки, перекрестил девушку. И случилось чудо. Эльза вяло шевельнула рукой, от которой чуть заметно поднимался парок, будто попрощалась и растаяла среди черных цветов.
В «ШТРАФНИКИ»
За сутки до заседания трибунала-«тройки» Банатурского под усиленным конвоем доставили в тюрьму, поместили в камеру, набитую подследственными. Воздух в камере был таким спертым, что едва переступив порог, он закачался, как пьяный, и стал судорожно хвататься за стену.
В камере все уголовники ждали решения своей участи. От переполненной параши в углу распространялся тошнотворный запах. Борис, теряя сознание, сполз на каменный пол, в гущу распаренных тел. Какое-то время лежал, ничего не соображая, проваливался в пучину, взлетал к потолку, плыл в белесом тумане. Когда отдышался, стал соображать, что с ним происходит. Следователь толковал: «У нас невинных не сажают». А он? Почему его посадили? Почему собираются судить? А настоящие враги, злодеи, перерожденцы, такие, как Каримов, наживаются на войне, наслаждаются жизнью, купаются в роскоши, насилуют женщин. Н-да, как говорят мудрые: «Нет правды на земле, нет ее и выше». Завтра — трибунал. Будет великое счастье, если «тройка» приговорит его к расстрелу. Отмучился бы сразу, жизнь чертовски надоела, потеряла смысл, краски, вкус. Тюремное заключение — та же медленная смерть.